Хроники разрушенного берега
Шрифт:
Доставшиеся Угарцеву предгорья хребта Чаанай представляли собой невысокие каменистые увалы с плоскими мокрыми, усыпанными мириадами кочек предгорьями.
Предгорья эти переходили в низкую заозёренную плоскую тундру, а тундра та так же незаметно переходила в Северный Ледовитый океан. По предгорьям, словно причудливо брошенный аркан оленевода, разлеглась река Чапальваам. Именно – не текла, не струилась, не змеилась – а разлеглась. Ибо на десять километров изгибов русла приходилось полтора-два километра движения по прямой вниз по течению реки.
Этим самым Чапальваам в наибольшей степени
Но вся эта геологическая лирика касалась только среднего и нижнего течения Чапальваама.
А в своих верховьях это была умеренно быстрая прозрачная речка, бегущая среди морен по галечному серому ложу в окружении меховой поросли невысокого тундрового кустарника.
Вот на границе увалов и тундры и стоял лагерь молодого специалиста Угарцева двадцати трёх лет от роду, в прошлом году получившего распределение на Чукотку.
И лагерь этот, вопреки всем канонам полевой жизни, стоял на высоком пойменном берегу всего в полутора метрах над уровнем Чапальваама. Потому что только высокая, нависающая над палаткой и привязанной к палатке лодкой террасочка хоть как-то закрывала убогое геологическое становище от пронзительного ветра, безостановочно облизывающего предгорья хребта Чаанай.
И бог бы с ним, с этим нарушением канонов установки лагерей полярного бродячего люда, если бы геолог Угарцев пил в этой палатке казённый спирт, закусывал его казённой сгущёнкой и постреливал казёнными патронами из казённой малокалиберки ничейных зайцев, в изобилии шмыгающих по кустам.
А то ведь взвалил на плечи рюкзак, сунул туда спальный мешок, много упаковок для образцов, привязал к рюкзаку молоток – и двинул в шестидесятикилометровую петлю по чаанайским предгорьям.
В глубине Чаанайского массива шёл дождь. Вернее, это Угарцев предполагал, что он шёл. Ибо уже четвёртые сутки над центром массива висели чёрные шевелящиеся, как доисторические пузатые драконы, тучи.
Но Угарцев имел с собой брезентовую плащ-палатку и был уверен, что дождь этот ему окажется нипочём. А если и забрызгает невзначай, то он, Угарцев, всегда вернётся к своей палатке и вьючному ящику с трёхлитровой канистрой бензина «Галоша» и примусом «Шмель».
Надо сказать, что весь шестидесятикилометровый маршрут по невысоким и чрезвычайно удобным для пешей ходьбы сопочкам Угарцев дождя опасался, но сам дождь его миновал. И к вечеру второго дня усталый, но довольный геолог вернулся к лагерю.
Которого не было.
Справедливости ради надо сказать, что не было не только лагеря. Не было и той высокой косы, на которой этот лагерь стоял. Вместо неё от края до края террасы стояло ленивое бурое болото – разлившийся Чапальваам.
Дождь всё-таки настиг Угарцева…
Если бы Володя был немного внимательнее, то он бы сообразил, что дождь, судя по всему, идёт не меньше недели, и сперва он пролился над равниной, а только потом зацепился за покатые горы Анадырского водораздела. Поэтому
Ну а то, что в одном из понижений этой равнины некий охламон расположил свой лагерь, было всего лишь незначительной деталью происшедшего природного катаклизма.
Присел Угарцев на край берега и задумался. В каких-то детских уголках своей души он надеялся на чудо: вот сейчас, прямо на его глазах, вода схлынет, и на дне этого бывшего разливанного моря в целости и относительной сохранности обнаружатся его палатка, надувная резиновая лодка ЛЭ-ЗМ, вьючные ящики с вещами и образцами, ну и ещё некоторое количество столь же полезного барахла. Но даже поверхностное понимание сути вещей подсказывало ему, что шанс обнаружить даже половину утраченного примерно такой же, как найти серебряную гору Пильхуэрти Нейка или золото царицы Савской. В хребте Чаанай. Почему нет? Более того, понимал он и то, что для того чтобы схлынуть с плоской изъеденной термокарстом поверхности, этой жиже потребуется очень много времени – гораздо больше, чем он, штатный геолог при исполнении служебных обязанностей, может позволить себе провести на краю этой лужи.
Угарцев прошёл триста метров по течению Чапальваама, но никаких признаков унесённого снаряжения не обнаружил. Зато упёрся в затопленную старицу, которая, судя по всему, переходила в большое озеро (на карте оно называлось Чаячьим). Видимого маршрута для того, чтобы обойти эту гидросеть, он не обнаружил. В расстройстве Угарцев поднялся на ближайшую каменистую гриву (близость к обманчиво сонному Чапальвааму, неожиданно разверзшему свои хляби и поглотившему плоды человеческого гения, травмировала его неустойчивую психику), наломал мелких веточек, развёл костерок и принялся кипятить чай.
Стоит заметить, что Володя Угарцев быстро учился. Ибо от кого ему в той ситуации было узнать, что для поиска наилучшего выхода из сложившейся ситуации человеку на Севере надлежит прежде всего найти состояние гармонии между собой и окружающим миром. А ничто не способствует успеху этого поиска так, как маленькая, почти невидимая бабочка огня под закопчённой консервной банкой и терпкий вкус чёрного густого чая с дымком на губах. Поэтому он уже после второй банки аккуратно расстелил на сухом дриаднике отсыревший спальный мешок, растянул поверх него палатку, предварительно приподняв её колоколом над изголовьем спальника при помощи геологического молотка, лёг и попытался заснуть.
Равномерно дующий ветер отгонял от убежища комаров, и заснуть Угарцеву в конце концов удалось.
Поутру было зябко и сыро. Со стороны Чукотского моря надвинулось что-то среднее между низкой облачностью и высоким туманом, и это что-то скрыло почти все возвышенности над тундрой.
Накрыло и убежище Угарцева, отчего Володя чуть погодя вылез из спального мешка, щёлкая зубами от сырости. Процесс обретения внутреннего спокойствия был завершён, пришло время планировать свои действия в новых обстоятельствах.