Хроники разрушенного берега
Шрифт:
Через стук движка и завывание ветра доносились какие-то странные звуки – явно животного происхождения. То ли скулёж, то ли лай.
– Собаки, что ли? – рискнул спросить Вадим.
– Собаки, ага. Это дед Доценко, – непонятно ответил Василич.
– Это дед, что ли, так лает? – изумился Вадим.
– Не, не дед. Собаки его, – успокоил Василич. – Пока только начало.
– Начало чего?
– Ну ему весной для развода собак из деревни привозят. Видишь ты, там клетухи стоят. Каждую собаку в свою клетуху садют. Он их потом спаривает, они щенков приносят, потом всё лето здесь на берегу жрут, что им бог пошлёт. А шлёт им бог траву, тину и морскую падаль всякую.
– И не дохнут? – поразился Вадим.
– Да ну, куда там, – отмахнулся Василич. – Морской падали здесь до фига. Так что жиреть они не жиреют, а разводиться разводятся.
– И на хрена ему собак столько? – поднял брови Вадим.
– Понимаешь ли, – снизошёл Василич до объяснений, – зимой сюда никак попасть не можно. Сверху вон горы какие – на снегоходе не подъедешь. А снизу – в бухте льда нет. Течение сильное, всё время выносит.
– В заливе, – поправил его Соловей.
– Ну да, в заливе, – миролюбиво согласился Василич. – Так что дед Доценко здесь всю зиму – а она здесь восемь месяцев – получается отрезан от остального человечества. Вот он и придумал: летом разведёт собак, а зимой ест их.
– Да сколько же их развести надо?
– Ну на зиму их ему штук семьдесят надо, – видно было, что тема для Василича не нова и обсуждалась береговым братством многократно. – Кроме того, зимой собак тоже чем-то кормить надо. Он их и кормит – собаками же. Ещё штук тридцать. В общем, штук сто – сто двадцать и уходит у него на зиму. Так что надо ему их голов тридцать на развод. Брат о нём заботится. Антон Доценко. Как весна начинается, так все собачники в посёлке – берегись! Ходит он по помойкам с петлёй и мешком. Наберёт сколько-то, так сюда с оказией и переправляет. Ходки за три племенное поголовье и образуется.
– Надо тогда бухту эту не Речной, а Собачьей назвать, – хрюкнул Перец.
– И ты туда же, – рассвирепел Василич. – Моряк, тоже мне! Тащи лоцию!
На палубе появился огромный альбом с пожелтевшими листами, на которых жёсткой типографской линией была прорисована кромка морского побережья. Три головы едва не столкнулись над искомым квадратом.
Прямо поперёк спорной акватории красовалась надпись: «Лагуна Скалистая».
Краболов Африкан
Сразу за выступающим в море массивным скальным мысом, напоминавшим начитанному человеку, каким мнил себя Вадим, норманнские замки английского и французского побережий, открывалась акватория тихого, как озеро, залива.
– Бухта Найдёная, – наставительно произнёс Василич, но посмотрел на Соловья и подавился своим наставлением.
– Вот как ты хочешь, Василич, её называй, а всё равно не ошибёшься. Я уже тайком на твоей карте посмотрел – она там вообще без названия, – рассмеялся охотовед.
Вода в бухте, видимо из-за отсутствия волн, имела совершенно иной цвет – серо-голубой вместо густо-серого за границами выступающих по обоим краям бухты скальных волноломов. На поверхности воды было разбросано два десятка кусков грязного пенопласта.
– Ага, можно крабцов поесть, – ухмыльнулся Василич. Сбавил ход, подошёл к одному из поплавков и поднял его из воды.
Вслед за поплавком потянулась грязная кручёная верёвка. С берега раздались матерные вопли, а затем в бухте замаячила чёрная галоша самой примитивной резиновой лодки. Человек, который грёб в ней, опершись на колени, был совершенно под стать своей посудине – чёрный, в изношенной одежде, латанной-перелатанной, на месте одной щеки у него была дырка, через которую можно было разглядеть жёлтые гнилые зубы и серую полость рта.
– Здорово, Африкан, – заорал с борта Перец и забулькал-загыгыкал, как какой-то диковинный морской чёрт, – вишь, мы тебя грабим!
– Кто это? – в очередной раз поразился Вадим своеобразию населения местного побережья. – И почему Африкан?
– Африкан? – Василич задумался. – Да потому что настоящего имени его никто не знает. Здесь у него хижина в камнях. По-чёрному топится, потому у него и рожа такая.
– И кличка тоже, – снова загыгыкал Перец.
– И кличка, – согласился Василич.
На другом конце верёвки показалась круглая, с метр диаметром решётчатая клетка. Внутри неё со спокойным достоинством ждали своей участи шипастые тёмнобордовые с прозеленью крабы.
Василич удовлетворённо положил клетку на палубу и принялся выгребать оттуда живность.
Африкан наконец догрёб до катера и схватился за поручень. Перец молниеносным отработанным движением передал ему бутылку водки. Африкан буквально в движении отвернул у бутылки пробку, вставил горлышко в отверстие в щеке и, не открывая рта, сделал вдох.
Содержимое бутылки на треть уменьшилось.
– Василич, чертило, краба у меня возьмёшь, – странным голосом проквакал Африкан, свистя через дырку в щеке.
– Сколько?
– Да ящиков восемь…
Начался долгий и не очень понятный Вадиму торг. Ясно было, что часть платы за консервированного и уже упакованного в ящики краба Василич собирается отдать мукой, водкой, сахаром, компотом, тушёнкой, сгущённым молоком. Африкан булькал, брызгал слюной через дырку в щеке, матерился, божился, но затем высокие договаривающиеся стороны пришли к консенсусу, и промышленник с частью платежа за товар торопливо погрёб к берегу.
– Повезло, – вполголоса сказал Василич. – Мы первые успели. У Африкана лучшая снатка в этом заливе. Айда спустим лодку. Степан, приготовь Африкану товар. Перец, пойдёшь на берег, – он уронил взгляд на Вадима. – Пойдёшь с Перцем. Ящики таскать. И посмотришь, как Африкан живёт. Очень у него тут жилуха интересная.
Соловей кивнул:
– Да уж. Занятнее Африканова жилища здесь на триста километров нет ничего. Кстати, хочу заметить, что раньше, до всего, Африкан был в Оле милиционером.