Хроники закрытого города
Шрифт:
– А как же ты, отец? Тебя же посадят! – искра разума вспыхнула в покрасневших глазах паренька. Только сейчас до него стал доходить весь ужас последствий его поведения.
– Не дури, Максимка, – нахмурился Михалыч. – Кому нужен старый побитый конь? А вот тебя могут и вовсе того… Это же тайна, понимаешь, сын? Государственная тайна. Мы с тобой и подписку давали о неразглашении, что, позабыл? А ты на весь свет… Эх, – махнул Михалыч рукой, – Зачем ты поднял в части шум? Шёл бы сразу ко мне. А теперь тебя ищут. С особистами не пошутишь. Уходить тебе надо, Максимка,
***
Улица встретила их ночной свежестью. Лишь едва ощущался привкус химии на губах, оседал на волосках в носу, поскрипывал на зубах сухим пеплом.
Закутавшись в чёрный пуховик и натянув шапочку до самых глаз, Максим зябко ёжился, невольно стискивал челюсти, чтобы не дай бог громко не клацнули. Подоспевший апрель в тайге не спешил радовать своим благодатным теплом. Хотя снег уже растаял, и молодая травка нет-нет, да и тянула к солнышку свои изумрудные пёрышки, всё же по ночам ещё было довольно студёно.
Михалыч в привычном военном бушлате и вовсе не чувствовал холода, его до костей пробирал страх за сына. В своей родной части сейчас он чувствовал себя чужаком, хитрым, преступным лазутчиком.
Быстрыми короткими перебежками они добрались до КПП. Стараясь избежать столкновений с коллегами, Михалыч хмуро следил за периметром.
– Так, вроде тишина. Тебя не должны тут искать. На вот, спрячь, – и, сунув сыну полиэтиленовый свёрток, поспешно того обнял. – Давай, Максимка, не поминай лихом, – шёпот родителя сорвался глухим всхлипом, а глаза наполнились влагой.
– Ты чего, бать? Не на войну ж провожаешь, – попытался разрядить обстановку Максим, но затих, сдавленный в медвежьих объятиях.
– Чай не увидимся больше! – затараторил Михалыч. – На первой тебе хватит. Заляг на дно, пока всё не утихнет. Долго искать не будут, если будешь молчать. Не мути воду, сын. В большом мире тебе не поверят, а если и поверят, то быстро закроют болтливый рот. Иди с Богом, Максимка, и не забывай, кто воспитал тебя. Мамку помни и живи, как учили, по совести. Ну всё, хватит сырость тут разводить, – лёгким движением Михалыч коснулся холодной щеки сына, ловя на палец горячую каплю. – Вон, гляди, пересменка. Сейчас я их всех отвлеку, а ты ступай потихоньку.
Незаметно подкравшись к приземистому зданию контрольно-пропускного пункта, Максим скинул тяжёлый рюкзак с плеч и прижался спиной к бетонной стене. С ноющей болью в груди в последний раз взглянул в глаза сына Михалыч и, проглотив застывший ком в горле, скупо кивнул. Поймав робкий ответный кивок, он гордо выпрямил спину и уверенно отвернулся от сына.
Он знал, что бросает его, делает именно то, чего пытался всегда избежать. Выпускает своего мальчика – единственного родного человечка – одного в большой и безжалостный мир. Лишь только мысль, что тем самым он даёт сыну шанс, грела разбитое отцовское сердце. Шанс на жизнь без оков милитаризма,
– Дежурные? – командный окрик заставил вальяжно развалившихся в тесной каморке парней испуганно дёрнуться.
Спешно похватав оружие, они выскочили за дверь и, торопливо поправляя сбившиеся бушлаты, вытянулись в струнку.
– Дежурный Ковальчук по вашему приказанию прибыл! – доложил первый.
И так далее, все по одному, четверо парней отчеканили речитативом. Капитан слушал, кивал, а сам провожал взглядом метнувшуюся в распахнутые двери тень, запечатывая в душе каждый изгиб хрупкой фигурки.
Ещё чуть-чуть, и он навсегда потеряет из виду родной силуэт, но зато Максим будет свободен. Будет жить и, может быть, вспоминать иногда своего старого батю. Плотно сжатых губ коснулась улыбка.
Рыжий Ковальчук беспокойно всмотрелся в лицо командира и без задней мысли проследил его взгляд.
– А ну, стоять! – Михалыч вздрогнул и вывалился из размышлений в тот самый момент, когда дежурный уже лихорадочно вскидывал автомат.
– Нет! – из груди вырвался крик и, ни минуты не сомневаясь, отец заслонил грудью исчезающую в тайге спину сына.
Сухая очередь слилась с отчаянным криком, резанула слух, и голова взорвалась резкой болью. Срубленным кедром рухнул Михалыч на землю лицом к настежь распахнутым сквозным дверям КПП, и сквозь алый горячий туман в угасающем мире ему мерещилась благодарная улыбка спасённого сына. Уголок губ капитана судорожно дёрнулся, и наступила тьма.
Беглеца тогда так и не поймали. Да и кому было ловить, когда четверо молодых солдатиков соляными столбами испуганно замерли над недвижимым телом своего командира, вместо того чтобы торопиться за помощью и докладывать старшему по званию о произошедшем ЧП.
Конечно, ребят наказали, но это было потом, а сейчас…
Максим, услышав выстрел, резко остановился. В душе его боролись два противоречивых желания: вернуться и помочь отцу или бежать что есть сил в надежде уйти от погони. Победило второе. Отец не какой-то там рядовой и сумеет сам постоять за себя. Тем более выстрелов больше не слышно.
Нащупав за пазухой полиэтилен, Максим вытащил свёрток и посветил телефоном, только на это сейчас и годился кусок чёрного пластика. Свою симку он выбросил ещё в городе.
Что ещё ему сунул отец? Разорвав шелестящую плёнку, Максим уставился на знакомые, до боли раздирающие юную душу, строки лживой, продажной заметки. По иронии судьбы старый вояка именно в новый выпуск местной газеты «Таёжный искрень» и завернул все свои сбережения.
Толстая пачка новеньких хрустящих банкнот на ранящих сердце абзацах. Как безумный пялился беглец на прощальный подарок, а глаза щипали от слёз. Дрожащими пальцами он бережно завернул купюры обратно и медленно спрятал за пазуху. Только тогда Максим понял, что всё это время он не дышал.