Хроники Земли Простой

Цыбиков Ч.

Затем Мюритц попросил всё это повторить, аккуратно записал всё в записную книжку, из-за чего его информация устарела на три с половиной минуты, и, покончив с записыванием, лихо доложил с листочка:

— Сейчас одиннадцать часов пятнадцать минут. В следующую минуту будет одиннадцать часов шестнадцать минут! Посыльного зовут лейтенант почтового корпуса Донни Бигело!

— Хорошо, — буркнул властитель Эрнст и снова уставился на северо-восток, туда, где маневрировала конница Зейдлица, осуществляя процесс, который на языке военных называется «взять в плотное кольцо блокады».

~

—

Ерунда какая, — пробормотал Альдини. — Это что же… штурма не будет?

Микки с’Пелейн, Хромой Сом, хорунжий Растен, Фредерик Лепэн и, разумеется, капитан Альдини с Восточной стены Кобурга наблюдали за конницей Зейдлица, которая неторопливо замыкала кольцо.

— Как сказать, — откликнулся Растен. — Штурмует всё равно пехота.

Настроение у всех было серьёзное. Непонятное на войне всегда пугает.

— Господин Претендент!

Микки оглянулся. Перед ним стоял меченосец Патрик Берг.

— Разрешите обратиться к господину хорунжему!

Микки посмотрел было на хорунжего, словно оценивая, можно ли давать такое разрешение, но тут же спохватился.

— Да, конечно, — торопливо сказал он, сообразив, что пауза здесь не нужна, и где-то даже оскорбительна.

— Расти, — сказал Берг. — Я с Южной стены. Там у нас что-то странное. Думаю, надо тебе на это глянуть.

— Прошу прощения, господа, — откланялся хорунжий и удалился вместе с Бергом.

Мэр посмотрел им вслед, и затем обратил свой взор на Претендента. Справедливо рассудив, что момент для того, чтобы целиком завладеть вниманием потенциального Владыки Возлеморья, весьма подходящий, он решил благоприятной конъюнктурой воспользоваться во чтобы то ни стало.

— Ваше… э-э… Превосходительство, — обратился он к Микки с’Пелейну. — Может быть, мы вернёмся в ратушу?

Из чего мы можем заключить, что Фредерик Лепэн был тот ещё перец.

~

А между тем в Возлеморье стояла чудесная погода! Конец июня весьма замечательная пора, сплошь напоенная настоявшимся травяным духом, леса полны земляники, пронзительно белый окрас облаков подчёркивает глубокую небесную синь. Случающиеся иногда ночные дожди лишь освежают воздух, делая его прозрачным, мир — чистым, а настроение — бодрым.

Всё это весьма сильно злило Эрвина. Когда тебе плохо, всё, что выглядит хорошо, вызывает сильное раздражение. А Эрвину было очень, очень плохо; усиленное лечение обернулось чем-то вроде тягчайшего похмелья. Всё прошло по классической для этого неприглядного явления схеме: бурная эйфория накануне, беспробудный продолжительный сон, и весьма скверное пробуждение. Ощущение было такое, словно болела каждая клеточка тела. Правда, каждая клеточка болела, так как болеет с похмелья здоровая клеточка, но ресурсами для того, чтобы радоваться этому обстоятельству, Эрвин не располагал. Он лежал пластом и занимался занятием, способным поглотить все силы человека, а именно — чувствовал себя плохо.

Вдобавок жутко хотелось есть.

В конце концов, первородное желание жрать перевесило всё остальное.

Эрвин в несколько этапов перевёл тело в сравнительно вертикальное положение и мутными глазами оглядел доступный ему мир. Неподалёку от него на правом боку лежал Аристотель и задумчиво жевал ствол молодой берёзки.*** (***Не следует думать, что драконы питаются берёзами. Человек в такой ситуации грыз бы соломинку, но дракон, сами понимаете, не человек. — Прим. сост. хроник). Похоже, он опять о чём-то размышлял. Эрвин с внезапной ненавистью посмотрел на дракона.

— У-у-у, — промычал он невнятно. — Всёззатя!*** (***Скорее всего, последнее слово означает «Всё из-за тебя». — Прим. переводчика).

Претензия была не совсем справедлива, но кто из нас, положа руку на сердце, способен с похмелья на справедливые претензии?

Аристотель перевёл на меченосца затуманенный некоей абстрактной мыслью взгляд, и некоторое время смотрел на Эрвина совершенно невидящими глазами. Затем выражение его морды обрело чёткие очертания.

— А-а-а, — сказал дракон. — Проснулся.

— Да, — с непонятным вызовом сказал Эрвин. — Проснулся и… и есть хочу!

— Это понятно, — сказал Аристотель. — Если ты соберёшь дров, я запалю костёр дыханьем своим.

— А есть я что буду? — капризно спросил меченосец. — Угольки?

Последнее слово он произнёс неожиданно высоким голосом и затем пошатнулся.

— Угольки несъедобны, — наставительно сказал дракон, и, ухватив что-то в траве, швырнул это к ногам Эрвина. Когда меченосец смог сфокусировать взгляд подле своих ног, он распознал в этом «что-то» баранью ногу, некогда отделённую от бараньего тела здоровенными, судя по прикусу, зубами.

Меченосец немного постоял, пошатался, а затем пошёл собирать дрова.

~

— Хо-хо, — сказал Растен. Берг искоса посмотрел на него. Как-то невесело прозвучало это самое «хо-хо».

— Ты уже видел эти штуки? — спросил Берг.

— Нет, — сказал Растен. — Но ведь они их тащат сюда зачем-то. И ничем хорошим это не пахнет.

— Так может, вылазку? — спросил Берг.

— Нет, — сказал Растен. — Видишь же, какое охранение.

И они продолжили смотреть.

А по равнине волы волокли двадцать странных, выкрашенных в чёрный как смоль цвет сооружений, за каждой упряжкой ехал чёрный как смоль фургон, всадники охранения гарцевали вокруг, и кареи пехоты окружали каждую упряжку. От стен Кобурга загадочные сооружения отделяло уже не более полулата.

— Может, это тараны? — сказал Берг. В голосе его сквозило подсознательное понимание того, что это не так, и тем не менее он пытался сформулировать. Так сказать, попытка описать неведомое ведомыми словами.

— Вот что, — сказал Растен хмуро. — Отправь-ка кого-нибудь к Альдини. Пусть подвёдет своих людей поближе к этой стене.

~

— Трапеза скромная, — сказал мэр, скорбно сложив руки на животе. — Сами понимаете, суровое военное время.

На столе, накрытом буквой «П» на пятьдесят персон, меж тем красовалось премножество блюд. Из различных мяс, к примеру, не было, пожалуй, лишь дичи; наверное, это и имел ввиду господин Лепэн, когда говорил о суровом военном времени.