Хрономот
Шрифт:
– Гил, – окликнул меня Мартин, – что вначале: малагуэнья или твоя песня?
Малагуэнью мы с Мартином играли в дуэте. Мартин был отличным гитаристом, хотя начал играть относительно недавно. Возможно, мне не очень нравилось, как он держал ритм на скорости. Впрочем, в малагуэнье по нашему договору он играл первую партию. «У тебя еще ведь и сольный номер будет» – аргументировал он это обстоятельство, когда мы начинали репетировать и обсуждали, как распределить партии. Я согласился, и сейчас отнюдь не жалел об этом.
Мартин был моим старым другом, мы были знакомы
– Сперва малагуэнью, – ответил я после двухсекундного размышления. Песню лучше спеть в конце.
– Волнуешься? – спросил Мартин.
– Почти что нет, – соврал я, – нам ведь не в первой.
– Да уж, – нервно подтвердил мой друг, в который раз вставая и меряя шагами нашу клетку.
Мы сидели в набитой людьми репетиционной. Если быть точным, это была палатка. Для фестиваля на площади Испании – самой большой в Севилье – установили каркасную сцену, а к сцене пристроили тентовый домик, чтобы дать выступающим разыграться перед концертом.
Кроме нас в этом домике было еще человек двадцать – гитаристы, преимущественно одетые в традиционную одежду: строгие черные брюки в сочетании с расстегнутыми чуть ли не до пояса белыми сорочками и остроносыми ботинками на высоких каблуках. Многие марьячи для пущего антуража еще напомадили и зачесали назад волосы. Напомаженные ходили петухами, выпятив грудь и периодически поправляя ремни с гитарами, снисходительно поглядывали на более скромных товарищей вроде нас с Мартином. А мы с Мартином были одеты и вовсе не по регламенту: вместо черных брюк на нас были узкие чиносы, а нелепые ботинки мы вовсе заменили на удобные белые кроссовки.
Перкуссионисты, всегда настроенные либеральнее токаоров и кантаоров, поглядывали на нас с явной симпатией: они все были преимущественно в джинсах и футболках. Один из них, когда Мартин прошел мимо него, оторвался от своего перкусионного ящика и с добродушной улыбкой показал ему большой палец и пожелал удачи. Мартин лишь слабо улыбнулся: он нервничал и часто бросал косые взгляды на разряженных в разноцветные платья девушек, отрабатывавших движения булериаса и севильяны. Девушки тоже старались размяться перед предстоящим выступлением. Как же неудобно им, должно быть, танцевать в таких платьях в облипку. Впрочем, мне нравилось, что они были такие обтягивающие.
Мартин подошел к девушке в красном, Анике, нашей танцовщице. Мартин о чем-то заговорил с ней, обильно жестикулируя, а я снова сконцентрировался на своих руках. В такие минуты меня всегда спасают размышления. Я сконцентрировался и услышал, как сама собой задрожала басовая струна. Это, к слову, моя особенная способность: мои мысли более материальны, чем у большинства людей. Узнал бы об этом Мартин, наверное, счел бы меня за сумасшедшего. А может, как герой
– Пора, – прошептал Мартин и похлопал меня по плечу, – наш выход.
– Что-то ты сегодня сонный, Гил, – участливо заметила Аника, – не засни на сцене. – А ты танцуй так, чтобы я не заснул, – шепнул я, вставая и плотоядно проводя рукой по ее платью сантиметров на десять пониже спины.
Втроем мы бодро вышли на сцену. Площадь встретила нас одобрительными возгласами и энергичными хлопками. Народу набралось прилично, стояла праздничная доброжелательная атмосфера. Нас здесь не знали, но ожидали от нас хорошей игры. Я ободряюще улыбнулся Мартину, и мы начали наш номер.
Мы не зря остановили свой выбор на малагуэнье. Несмотря на свою заводную ритмическую фактуру и эффектную мелодию, пьеса была проста в исполнении. Мы с Мартином, правда, оба умудрились по разу немного ошибиться, но не в самом кульминационном месте, так что это прошло вполне незамеченным. Аника вертелась в своем ярко-красном платье то перед нами, то за нами, то где-то сбоку. Я с улыбкой заметил, что парни больше смотрят на нее, чем на нас, а девушки в основном на меня. Все шло как по маслу.
В руках у меня была новая гитара: я присмотрел ее себе около месяца назад. Гитара обошлась мне в тысячу с лишним евро, но она стоила того. Корпус из ели, гриф с накладкой из бразильского палисандра – музыка словно лилась из-под моих пальцев. «Эта гитара хочет, чтобы я выступил удачно» – сказал я себе, и, словно в ответ на мою мысль, Мартин неудачно сыграл мелизм. Вряд ли кто-либо заметил эту небольшую ошибку, к тому же приятель справился: не выбился из ритма. Аника окончательно выправила положение дел, выполнив особенно сложный элемент танца: парни стоявшие поближе к сцене одобрительно захлопали. Дальше Мартин не ошибался и мы доиграли под хлопки и довольные возгласы зрителей.
– Это были Аника Алканис, Мартин Санчес и Гильермо Ромеро! – оглушительно крикнул в микрофон ведущий, мужчина лет тридцати в красной рубахе, стоявший на краю сцены. Площадь захлопала еще сильнее, кто-то опять свистнул, – а теперь Гильермо выступит соло с собственной песней, которая называется «Марафон»!
Мартин и Аника под затихающие аплодисменты зрителей сошли со сцены вниз, прямо на площадь – теперь они были свободны и могли смотреть оставшиеся выступления с площади, Я же остался в одиночестве перед микрофоном.
Эту песню я написал на первом курсе университета, и еще не разу не исполнял перед большой аудиторией. Текст у песни был с философским посылом, но мелодию я сочинил стремительную и веселую.
Когда-то мне в голову пришла мысль, что жизнь подобна горькому вину с высоким градусом. Где-то далеко-далеко – в другом мире, человек заходит в бар и напивается там до свинского состояния. Он засыпает с бутылкой в руке, и в голове его рождаются безумные и бессмысленные образы: картины нашей жизни, которую мы привыкли считать единственной реальностью. И этот сон с его бессмысленной суетой и вечным страхом – глупый бред одинокого пьяницы.