Хронос

«14 декабря 2017 года Городской Совет Рима принял решение реабилитировать древнеримского поэта Овидия и отменить приказ императора Августа о его изгнании из города, которое состоялось более двух тысяч лет назад. Реабилитация поэта приурочена к 2000–летию

Я прочитала эту новость в числе других новостей, и её абсурдность не показалась мне чрезмерной по сравнению с остальной информацией. Более всего в данном сообщении меня покоробило слово «приурочена»: в этом проглядывалось что–то из советского времени, когда все достижения и решения к чему–то были приурочены, но тогда подобное являлось нормой и никого не удивляло. Теперь же это говорило о том, что мир не меняется – он просто дрейфует в своем безумии из одной точки пространства в другую, из одного времени в другое. Но сейчас этих точек стало намного больше на планете. Или увеличилось количество безумия?

Раньше, по молодости лет и по свойственной этому возрасту зацикленности на себе, я не замечала этого. А что, собственно, случилось необычного с тех пор? Времена года по–прежнему сменяют друг друга в той же последовательности, ночь идет за днем, старость за юностью, и только мудрость не всегда приходит за глупостью.

Но разве не для того существуют писатели, чтобы предлагать другие сюжеты развития событий, в которых есть возможность ускользнуть от неизбежного в некий параллельный мир, где нет заведомой предсказуемости? Ведь предсказуемость – не только самая скучная вещь на свете, но ещё и самая страшная, если мысленно добраться до конца линии жизни и, стоя на высокой горе, до вершины которой ты дошел и дожил, проделав непростой путь, смотреть в бездну, когда она, как известно, смотрит в тебя, и, раскинув руки над ней, вопрошать неизвестно кого: «И это всё?» Ты жаждешь продолжения в другой жизни, пусть даже в другом обличье, в другом мире, потому что такого не может быть, чтобы просто – пустота и вечное ничто. Это не вмещается в твое сознание, хотя ты и врешь себе, что принимаешь неизбежность закона природы, предполагая, что у тебя ещё есть время… Но время не предполагает, что ты есть у него, оно абсолютно в своем безразличии ко всему, что происходит, оно скорее – статист, бухгалтер со счетами, передвигающий костяшки – одну за другой. Они щелкают. И хорошо, что этот звук не доходит до нашего слуха, заглушаясь тысячами других звуков, которые мы слышим с большим или с меньшим удовольствием и даже без всякого удовольствия, но всё это – такие мелочи, на которые не стоит обращать внимания, когда входишь в лабиринт и дальше идешь по инерции движения, которое, как говорят, и есть – жизнь…

Литература – это выход из лабиринта: вначале она вас туда толкает, а потом ведет за руку, как ребенка: и боязно, и интересно, а главное – ты знаешь, что лично с тобой ничего плохого не случится, ведь вместо тебя отдуваются герои книги, иногда очень похожие, но все–таки – не ты, и этот факт утешает, какой бы ужасной ни была рассказанная история. Обман? А кто сказал, что человеку нужна правда? Ему нужна мечта, сказка, в которой он видит себя счастливым, или проще: нужно то место в мире, где ему по–настоящему хорошо.

Но откуда же берутся герои книги: из жизни, из головы автора, из образа внушенного кем–то или чем–то неведомым, но однозначно выше моего разумения? Я никогда не задумывалась об этом, потому что мне не так важна техническая сторона процесса и сам вопрос – зачем я вообще пишу. Достаточно и того, что меня к этому влечет и, простите за самоуверенность, ведет, а раз я уже иду, то почему бы не попробовать разобраться хотя бы в том, что не получается понять, пока я не напишу об этом.

К тому же персонажи являются ко мне сами, – видимо, им нужна именно я, чтобы поговорить о своем личном. Это ошибка – отождествлять какого–нибудь персонажа с автором и утверждать, что якобы через них он открывает свои потаенные страсти, фантазии и нехорошие, а порой преступные склонности, вплоть до желания убить. Иначе по какой причине он с такими подробностями, смакуя каждую деталь, описывает психологический портрет своего отрицательного героя: мерзавца или того хуже – убийцу? В этом утверждении есть своя логика, потому как нормальному человеку не придет в голову это делать. Но не будем пытаться отыскать границы нормальности в среде творческих людей: неблагодарное это дело. Ведь не только чужая душа – потемки, но и своя собственная тоже. Как сказал мне знакомый психолог: лучше не копать слишком глубоко, чтобы не удивиться ненароком тому, что можешь увидеть там, когда докопаешь. Но неистребимая тяга к копанию – это и есть диагноз творческой натуры и тут уж выбирать не приходится. Разве что из многочисленных вариантов отыскать своего нужного персонажа…

Сидишь себе утром, пьешь кофе, слушаешь вполуха какие– то слова, информацию вроде бы ни о чем, а рука уже управляет твоей расслабленной сущностью и ты начинаешь писать. Нет, это всё не обо мне. Или: допустим, что это не обо мне. В математике очень любят использовать именно это выражение: будем считать, что эти линии параллельны. И никто не сопротивляется такому надуманному предположению, не беря в расчет то, что где–то эти линии все равно пересекутся, но в другой геометрии, в другом пространстве, в другом мире. В жизни происходит всё то же самое: зависит только от точки сборки ваших измышлений, которые вовсе могут быть из другой реальности. Литература как раз и есть та самая другая реальность, где всё пересекается и всё сходится, что не должно ни пересекаться, ни сходиться.

Когда появилась Алиса, мне показалось, что я знала её всегда, потому что в моей голове возникали вдруг такие подробности жизни, о которых никто не мог знать, кроме неё самой. Словно из темноты проявлялись светящиеся линии – дороги, по которым она шла. Да, я хорошо представляю себе Алису маленькой рыжеволосой девочкой с зелеными, будто у кошки, глазами, с чуть приподнятыми уголками кверху. Эта яркость одновременно выделяла девочку среди других, но также роднила с общим фоном природы, в котором присутствовал и сочный зеленый цвет листвы, травы, моря, и пылкость горячего рыжего солнца, льющего с неба свой свет. Что в ней было такого особенного? В ее глазах русалки, миндалевидных, с немного удлиненным разрезом, было удивление, как будто мир застал её врасплох и она ещё не успела привыкнуть к нему, принять его, сжиться с ним, чтобы постепенно перестать замечать, то есть видеть его как нечто необыкновенное. Она не могла ждать, пока всё здесь станет немного отстраненным от неё самой. И дело здесь было не в возрасте, а в том, что первородное ощущение мира не проходило со временем, оно оставалось в ней всегда.

Мать назвала её Алисой, так как любила героиню романа Л. Кэрролла и ей казалось, что дочка очень похожа на тот образ, который она представляла себе, когда читала книгу. Скорее всего, она просто хотела, чтобы у нее родилась девочка и чтобы назвать её Алисой, а всё остальное уже придумалось позже. Но мне кажется, что таким именем она как будто обрекла свою дочь на проживание этого образа в жизни. Говорят, что есть такие люди, которые способны брать из пространства информацию, идею и воплощать её в реальность. Когда–то их называли магами, но существует и научное название, а главное, что это передается в роду само по себе, не спрашивая твоего согласия.

Я не могу вспомнить, где увидела Алису впервые, но периодически в разных местах её лицо являлось передо мною. И всегда я спрашивала себя: где я видела эту девушку раньше? В конце концов у меня сложилось впечатление, что Алиса идет по моему следу, случайно ли, намеренно ли, но, встретив её в очередной раз, я понимала, что это не просто так, потому что мне известно было в тот момент о ней всё: что случилось в ее жизни раньше и как она живет сейчас. Для этого мне не нужно было общаться с ней, входить в какой–то контакт. Я даже делала вид, что не замечаю ее, но это было неправдой, я просто и ясно видела Алису, чувствовала её присутствие и начинала искать глазами среди людей этот притягивающий меня образ.

Зачем мне была нужна Алиса? Это все равно что определить последовательность того, что я делаю в данный момент: пишу книгу и живу или живу и пишу книгу. А что, если я живу в двух мирах одновременно и в одном из них я пишу книгу, которая и есть моя жизнь? Именно в ней мне встречаются какие–то люди и к ним я испытываю какие–то чувства. Но кто–нибудь смотрит на всё это со стороны и называет мою жизнь литературой, потом ставит меня на полку в свой пыльный шкаф, не понимая, что я живая, возможно даже более живая, чем он сам.