Шрифт:
Жизнь – не те дни, что прошли, а те дни, что запомнились.
1. Антон
Я заметил эту женщину сразу, как только она вошла в кафе. Длинное бежевое пальто подчеркивало ее стройную фигуру, а черная шляпа с полями, чуть прикрывающими лицо, придавала некоторую загадочность всему образу, дополнением к которому был легкий, почти невесомый шарф, как будто летящий за ней сам по себе, только немного касаясь ее плеч и обнимая шею. Я узнал бы ее из сотни женщин через сотни лет, потому что она была одна такая – моя Анна, давно уже далекая от меня по физическим законам этого мира, но на каком-то другом уровне связанная со мной невидимыми, бестелесными лучами света, который всегда существовал между нами с
За все эти годы я ни разу не встречал ее, несмотря на то что бывал в Петербурге, правда не часто и только по делам, да и приезжал сюда с каким-то внутренним напряжением. Я не пытался определить, что именно пугало меня, чего я хотел избежать, возможно, как раз встречи с ней и связанных с этим объяснений, оправданий или обвинений в чем-то, что случилось уже очень давно и теперь не могло ничего изменить, даже если бы причина нашего расставания открылась, кого бы это успокоило…
Сегодня я зашел в это кафе случайно, гуляя по Невскому просто так, без всякой цели, как турист, но не совсем, ведь этот город не был для меня чужим уже потому, что я пережил здесь столько радости и столько печали, что этих чувств хватило бы на всю жизнь. Собственно, это и произошло: ничего подобного со мной больше не случалось.
Город встретил меня дождем, но для Петербурга это был вовсе не дождь, а так – легкое вкрапление в вечерний пейзаж. Город окропил меня дождем, как будто я снова стал своим, как раньше… Я хотел зайти куда-нибудь, чтобы выпить чашечку кофе и оттуда уже наблюдать за тем, как он постепенно начнет исчезать, исчерпав себя на время.
И только войдя в кафе, я понял, что это то самое, в котором мы встретились с Анной и потом так любили приходить сюда вдвоем. Здесь почти ничего не изменилось с тех пор, даже название, невзирая на то что в стране изменилось всё, да и в самом Питере появилось множество заведений, ничего не говорящих моему сердцу, они были новыми и чужими, не связанные ни с чем в моих воспоминаниях. А в этом месте было так, как когда-то во времена моей жизни в этом городе, во времена моей настоящей жизни, а не придуманной мной позже, построенной по известным лекалам и, в принципе, нормальной в житейском смысле, но в ней не было того, что невозможно предугадать и предвидеть, удивиться и раствориться целиком в этом. Такое дается один раз или не дается никогда, а мы продолжаем жить, не подозревая, что оно возможно.
Я сел на свое любимое место – за столиком, немного скрытым колонной таким образом, что мне были хорошо видны вход и сам зал, но я при этом оставался почти незаметен, что давало мне необходимое ощущение отстраненности, покоя и погружения в свои мысли. В большом городе этого не хватает: маленького островка в бушующем потоке Невского, в потоках чужих жизней и чужих судеб. Люди двигались мимо большого окна. «Так может пройти сто лет, – подумал я, – и всё будет тоже самое, только лица другие, а может быть, похожие на эти или те же самые лица: никто уже не сможет этого проверить». За чашечкой кофе хорошо было отрешиться от пустой суеты и просто быть, существовать в этом пространстве без времени. Позволить себе хоть ненадолго выпасть из него, освободиться от границ, ограничений, заданных им. Мысли уносили меня далеко отсюда, и это происходило само по себе, словно воздух уплотнялся и время как будто сжималось в упругий шар и бросало его мне: «Лови!» Я поймал свое прошлое, пытаясь разглядеть в нем всё и даже то, что когда-то считал незначительным и неважным, стараясь подольше удержать этот образ, пока он не расплылся перед глазами, не распался на тысячи мелких шариков, в каждом из которых была моя жизнь: годы, дни, часы и минуты, на которые никто не обращает внимания, пока они есть и тем более если их уже нет.
В таком состоянии я находился до того самого момента, когда открылась дверь и вошла она. Это был не сон, не призрак ушедшего, не образ, созданный в моих мечтах за прошедшие годы, а торжествующая реальность: женщина плоть от плоти, живая и настоящая Анна. На первый взгляд, она была такой же. Стиль женщины – это ее характер, ее истинное лицо. Она осталась верна себе: эта любовь к шляпам, этот контраст в цвете, свойственная ей утонченность и, как она шутила сама, утверждая, что «минимализм в одежде дает свободу мужскому воображению», – всё это было ее. Ничего лишнего: лаконично и просто, но так притягательно-женственно. Я любовался ею, как прежде.
«Интересно, сколько ей сейчас лет может быть?» – подумал я. Сколько же мы не виделись: десять, пятнадцать? Даже страшно измерять время десятками. Десятеричная система исчислений. Новый, невиданный мир. Другая планета. Время как будто остановилось в этом кафе выпить кофе. Только вчера мы сидели с ней за этим столиком. Она улыбалась, преподносила чашечку к губам так нежно, словно хотела ее поцеловать, а не сделать один и еще один глоток. Мне нравилось наблюдать за ее движениями, нравились ее руки, пальцы, обнимающие ручку белой чашки. Анна всё делала со вкусом, вкусно, как говорил я, делала, наслаждаясь и разговором нашим, и кофе, при этом иногда кончиками пальцев она трогала цветы, которые я принес для нее. Казалось, что Анна всё это хочет запечатлеть в себе, запомнить, как художник запечатлевает пейзаж на своей картине. Именно это поразило меня в ней в самом начале нашего знакомства: какая-то необычайная любовь к жизни, ощущение ее даже в мелочах и умение радоваться простым вещам, не требуя чего-то другого, кроме того, что у нее было в этот момент.
Может, это звучит банально, ведь кто же из людей не любит жизнь… И мне ли не знать об этом лучше кого-либо после тех страшных полутора лет на чеченской войне, где ценишь каждый час и каждую минуту, потому что не знаешь, что случится через мгновение. Ни понять, ни привыкнуть к этому не возможно. Тебе приходится принимать всё, как есть, так как другого у тебя просто нет. Ничего другого. И ты вынужден закрыться от всех эмоций и посторонних мыслей, сконцентрировавшись на одном, ведь от этого зависит твоя жизнь. Поэтому нужно отбросить всё, что не касается конкретных действий в этот конкретный момент, чтобы всегда быть готовым ко всему, потому что противник может выстрелить первым. Твой автомат наготове, только взвести курок… Говорят, что люди от этого черствеют. Нет, они в каком-то смысле на время перестают быть собой…
Сейчас мне не хотелось думать об этом, потому что за несколько столиков от меня сидела женщина, ради которой я смог бы умереть, но жить с ней не смог, хотя в этом не было моей вины. Так мне казалось. Но даже теперь я не имел права подойти к Анне, обнять ее и сказать, что думал о ней каждый день. Интересно, поверила бы она? Удивилась бы? Хорошо, что Анна не видит меня, – говорил я себе. Зачем ей нужны все эти мои запоздалые признания? У меня – своя семья: жена, дочь. У нее – своя жизнь: муж, сын. Но о чем я вообще говорю? При чем здесь это? Не о том всё… Ведь, по сути, я сбежал от нее много лет тому назад, если посмотреть на мое исчезновение с ее стороны. Я и тогда понимал, что она именно так оценит мой поступок. Но про себя знал другое и считал, что тогда не мог поступить иначе. Может быть, потому, что был слишком молод, слишком прямолинеен или потому, что привык делить всё на черное и белое, как это было на войне…
Но мне 42 года, и я уже другой человек. Иногда в самом деле кажется, что я прожил несколько жизней: до войны, после войны, до Анны и после нее. Это были разные жизни и разные люди их проживали, только под одной оболочкой, в одном и том же теле с именем Антон. Да, странно звучит: «тело с именем Антон». Когда со мной это случилось? В Чечне я был телом. А потом? Потом появилась Анна и из двух тел образовалась одна душа. Наверное, неправильно так говорить с точки зрения религии, но я так чувствовал тогда.
Посмотрев в сторону столика, за которым сидела она, я испугался, что в какой-то момент мог задуматься и не заметить ее ухода, а мне так не хотелось, чтобы она ушла. Я готов был сидеть здесь целый день, лишь бы только знать, что Анна находится рядом, смотреть на нее, ловить взглядом движения ее рук. Вот она сняла шляпу и положила на сумочку, лежащую на пустующем стуле. А ведь там мог сидеть я… Эта мысль была такой простой и очевидной, что я готов был уже встать, чтобы идти к ней, идти за ней, как тогда, в холодную осень в начале века. Но что-то меня остановило, словно прижало к стулу: мое тело стало таким тяжелым, как будто я находился на другой планете, где всё по-другому, и я понял, что мне уже не взлететь. Я попросил у проходящего мимо официанта принести мне еще чашку кофе и бокал красного вина. Взглянув на Анну через несколько минут, я заметил, как официант принес и ей тоже чашечку кофе и бокал красного вина. Я улыбнулся своим мыслям: «Синхронно, как раньше». Тогда у нас часто случалось такое: мы могли хотеть одного и того же, думать об одном и том же и, казалось, могли бы продолжить мысль другого. Ничего не изменилось. Ничего не произошло. Только мы потерялись и не смогли отыскать друг друга. Вот так до сих пор ходим по незнакомому лесу и аукаем: кричим и не докричимся никак…