Хрущевцы

Ходжа Энвер

4. ПРОБНЫЙ КАМЕНЬ

Хрущев стремится к Югославии. Первый сигнал флирта: советское письмо в июне 1954 г.; Хрущев взваливает на Информбюро вину за измену югославского руководства. Усиленная и сердечная переписка между Хрущевым и Тите. Решение Хрущева реабилитировать ренегатов. Наше категорическое возражение: майское и июньское письма 1955г. Беседа с послом Левичкииым: "как это можно так просто и в одностороннем порядке принимать подобные решения?". Настойчивое приглашение поехать "на отдых" в Советский Союз! Встреча с Сусловым. Микоян звонит в полночь: "Встречайся с Темпо, разглаживайте расхождения". Встреча с С В. Темпо.

Все, что происходило в Советском Союзе после смерти Сталина, беспокоило нашу партию и ее руководство. Конечно, в этот период, особенно до XX съезда, наши подозрения основывались на отдельных фактах, которые советские руководители прикрывали обильной демагогией. Но как бы то ни было, их поведение на встречах с нами, их действия внутри страны и за рубежом привлекали наше внимание. Особенно неприятными были для нас флирты Хрущева с Тито. Мы с нашей стороны продолжали вести самую ожесточенную борьбу с титовским югославским ревизионизмом и отстаивали правильные, марксистско-ленинские позиции Сталина и Информбюро в отношении югославских ревизионистских руководителей. Мы поступали так не только при жизни Сталина, но ив переходный период, пережитый Советским Союзом после смерти Сталина, и после победы путча Хрущева, когда тот вершил закон, и после его ниспровержения. И мы такую позицию будем всегда занимать в отношении югославского ревизионизма, вплоть до его полного идейного и политического разгрома.

Мы бдительно и с пристальным вниманием следили за каждым действием Хрущева. С одной стороны, мы замечали, что вообще против Сталина не высказывались, говорили о единстве социалистического лагеря с Советским Союзом во главе, Хрущев в своих выступлениях бросал в американский империализм "бомбы^, скользко критиковал иногда титизм;

Другой стороны, он размахивал перед ними белым флагом примирения и подчинения. В этой обстановке мы проводили курс на дружбу с Советским Союзом, боролись за сохранение и укрепление этой дружбы, причем для нас это было не тактикой, а принципиальным вопросом. Тем не менее мы не оставляли без ответа случаи порочных действий и отклонения от линии.

Для нас борьба с американским империализмом и югославским титизмом была пробным камнем, критерием марксистского подхода к поведению Хрущева и хрущевцев. Правда Хрущев болтал против американского капитализма и империализма, однако нам не нравились те три или пять его повседневных приемов и встреч со всякого рода американскими сенаторами, миллиардерами, дельцами. Хрущев стал клоуном, выступавшим целый день и каждодневно, уроняя достоинство Советского Союза.

"Внешний враг у нас под ногами, мы зажали его в кулак, мы можем разбить его в пух и прах атомными бомбами" - кричал он в своих выступлениях с утра до поздней ночи. Тактика его заключалась в следующем: создать эйфорию внутри страны, поднять престиж своей клики в странах народной демократии и дать американцам и мировой реакции понять, что, независимо от пышных слов, "мы уже не за мировую пролетарскую революцию, мы хотим тесного сотрудничества с вами, мы нуждаемся в вас, и вы должны понять, что мы меняем цвет, совершаем крутой поворот. На этом повороте мы натолкнемся на трудности, поэтому так или иначе вы должны помочь нам".

К югославскому вопросу, который был нам ясен, поэтому мы и не двигались с нашей позиции, хрущевцы относились волнообразно, с приливами и отливами. Хрущевцы то ссорились, то сходились с югославскими руководителями. Когда ссорились с титовцами, советские ревизионисты подтверждали нашу правоту, а когда сходились с ними, убеждали нас смягчить свое отношение к титовским ревизионистам.

Хрущев не сводил глаз с югославского руководства и стремился, если не подчинить себе, то по крайней мере во что бы то ни стало перетянуть его на свою сторону. В лице Тито он, естественно, искал и идейного союзника, и руководителя, которому он, как "старший брат", должен был покровительствовать. Иными словами, Тито был любимцем Хрущева, ибо он первым атаковал Сталина и отрекся от марксизма-ленинизма. В этом они полностью сходились, но в то время, как лидер Белграда орудовал без маски, Хрущев старался сохранять маску. На международной арене Тито стал любимым "коммунистом" американского империализма и мирового капитализма, которые сыпали его помощью и кредитами, чтобы тот лаял на советское государство и советский строй и в то же время продавал Югославию иностранным капиталам.

Хрущев старался маневрировать Тито в свою пользу, чтобы как нибудь сбавить его тон в выступлениях против советского строя, перебить американскому агенту в Белграде большой аппетит в его борьбе за подрыв советского влияния в странах народной демократии, насадить в Югославии хрущевские ревизионистские взгляды и сдержать прямой курс руководства Белграда на западный образ жизни, на американские капиталы.

В свою очередь, Тито уже давно мечтал о перемещении эпицентра руководства так называемого коммунизма из Москвы в Белград, чтобы Белград заменил Москву в Восточной и Юго-восточной Европе: Осуществление плана Тито было задержано его разрывом со Сталиным, который обнаружил и решительно изобличил это коварное деяние ренегата. При помощи американцев теперь, видя, что Хрущев и его группа подрывали дело Ленина и Сталина Тито снова вытащил этот план.

Между Хрущевым и Тито - этими лидерами современного ревизионизма должна была происходить долгая и сложная конфронтация, то умеренная, то острая, то бранью и атаками, то заискиванием и улыбками. Но как ссорясь, так и обнимаясь, ни одна из сторон не поступала на основе и в интересах марксизма-ленинизма, независимо, от якобы марксистских словес и фразеологии, независимо от клятвы Хрущева в том, что он, мол, боролся за возвращение Тито на позиции марксизма-ленинизма. Антикоммунизм лежал в основе их взаимоотношений; с позиции антикоммунизма оба эти мужичонки, каждый в своих интересах, делали все, чтобы подчинить себе друг друга.

Наша партия внимательно прослеживала этот процесс, храня при этом самую высокую бдительность. Его дальнейшее развитие должно было еще больше убедить ее в том, кем были Хрущев и хрущевцы, что они представляли в Советском Союзе и в международном коммунистическом и рабочем движении.

Первый сигнал того, что новое советское руководство изменяло прежний курс в отношении югославского ревизионизма, мы получили еще в июне 1954 года.

В дни нашего пребывания в Москве советское руководство вручило нам длинное письмо за подписью Хрущева, направленное центральным комитетам братских партий, в котором сообщалось о выводах, вынесенных советским руководством относительно югославского вопроса. Хотя письмо было датировано 4 июня, а мы находились в Москве уже несколько дней, причем 8 июня имели даже официальные переговоры с главными советскими руководителями, об этой очень важной проблеме, изложенной в данном письме, они совсем не упомянули нам. По-видимому, Хрущев, которому хорошо была известна наша решительная, твердая позиция по отношению к предателям из Белграда, хотел поступать с нами осмотрительно, делать дело постепенно.

Извращая историческую истину, Хрущев с компанией пришли-де к выводу, что причиной откола Югославии от лагеря социализма и изоляции югославского рабочего класса от международного рабочего движениям заключалась, мол, только в "разрыве между КПЮ и международным коммунистическим движением" в 1948 году. По их словам, позиция, занятая в 1948 и 1949 годах в отношении югославской партии, была неправильной, ибо позиция эта, видите ли, побудила "правящие круги Югославии сблизиться с США и с Англией" (!), заключить "военно-политическое соглашение с Грецией и Турцией" (Балканский пакт) (Речь идет о трехстороннем договоре "о дружбе и сотрудничестве" между Югославией, Грецией и Турцией, заключенном в 1953 году. Этот договор, который в августе 1954 года превратился в военный пакт, связал Югославию с Североатлантическим союзом, членами которого были и являются Турция и Греция.) пойти на "ряд серьезных уступок перед капитализмом" взять курс на "реставрацию капитализма" и др. Короче говоря, согласно Хрущеву, раз Информбюро заняло строгую позицию в отношении Югославии, эта последняя, со злости или по своему хотению, продалась империализму, подобно той невестке, которая назло своей свекрови с мельником переспала.

По этой логике Хрущева, наша Партия Труда, когда она прямо противопоставилась хрущевскому ревизионизму и сожгла мосты с ним, тоже должна была продать себя и страну империализму, так как иначе существовать не могла! Впрочем, позднее так заявил своими собственными устами Хрущев, который обвинил нас в том, будто мы продались "империализму за тридцать сребреников"!

Но это была только антимарксистская и капиталистическая логика. Наша партия героически противопоставилась хрущевскому ревизионизму, как противопоставилась до него югославскому ревизионизму, она боролась с ним с той же решительностью, с какой боролась и со всякой другой разновидностью ревизионизма, и тем не менее не продалась и никогда не продастся империализму или кому-либо другому, так как подлинная марксистско-ленинская партия, называя и уважая себя как таковую, независимо от условий, в которых она может оказаться, ни в коем случае не позволяет, чтобы кто-либо продавал или же покупал ее, наоборот, она решительно идет своим путем, путем бескомпромиссной борьбы с империализмом, ревизионизмом и реакцией.