Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953-1964 гг.
Шрифт:
Речей никаких не было. Подавал реплики только Молотов. Реплики эти были сугубо одобрительные. Подавая их, он не вносил предложений дать отрицательную или какую-либо вообще иную оценку{478}. И хотя у него были и оставались сомнения в правильности оценок причин разрыва и базы, на которой возможно и желательно в данных условиях улучшение отношений с этой страной, тем не менее, он считал совместную советско-югославскую декларацию «большим достижением и хорошим результатом работы нашей делегации в Югославии»{479}.
20 июня Президиум ЦК утвердил проект постановления, представленный Кагановичем. Но при его обсуждении снова всплыли сомнения Молотова{480}. Он, оказывается, предлагал записать о положительных результатах, достигнутых лишь по государственной линии. И только{481}. Правда, его самого тогда не было в Москве. Еще 9 июня он улетел на юбилейную сессию Генеральной Ассамблеи ООН в Сан-Франциско, откуда возвратился только 5 июля. Но своими сомнениями он мог поделиться еще до отлета за океан или же прислать их оттуда.
— Раз у нас начался такой конфликт, — говорил Хрущев, — и Молотов нас всех поносит, надо вынести этот конфликт на Пленум.
Другой точки зрения придерживался Ворошилов:
— Зачем на Пленуме ставить вопрос? Люди подумают, что у нас драка, а врагам это будет на руку.
Хрущев же считал, что «никакой драки, а побьем одного и посадим на место, чтобы он знал свое место»{482}.
И вот в проект вносится существенная поправка. В ней отмечалась «ошибочность позиции по Югославскому вопросу т. Молотова» и, ввиду того, что он «не отказался от своей неправильной позиции», было сочтено необходимым сообщить об этом на предстоящем Пленуме ЦК в докладе Хрущева об итогах переговоров с Югославией{483}.
Утром 4 июля 1955 г. Хрущев открывает пленум ЦК и после принятия повестки дня предлагает регламент:
— Заседания будут проходить в Большом Кремлевском дворце с приглашением актива. Два первых вопроса обсудить с активом, 3-й (по Югославии. — Ю. А.) только в составе членов ЦК, кандидатов в члены ЦК и членов Ревизионной комиссии с приглашением первых секретарей и некоторых работников аппарата ЦК{484}.
После чего приглашает пройти в Большой Кремлевский дворец для заслушивания доклада Булганина о задачах по дальнейшему подъему промышленности, техническому прогрессу и улучшению организации строительства. Доклад этот был впечатляющим. В нем много критики и поставлена амбициозная задача в кратчайшие сроки догнать и перегнать Америку по производительности труда. Присутствовавший на пленуме поэт А. Твардовский следующим образом сформулировал свои впечатления о докладе и трехдневных прениях по нему: «Все смело, правдиво, даже с перехлопом — в отношении отставания от США, неиспользования наших социалистических возможностей, неумелости, некультурности, излишеств централизации и фантастической бессмысленности встречных перевозок… Но все кажется, что частности все верны, а общего ключа ко всему вроде как нет. То-то мы, обнаружив, исправим, а глядишь — в другом месте течет». Но особо он отметил участие в прениях Хрущева: «Какой бы из него был могучий критикан этой стихийности, не будь он во главе дела? Живописен, умен, форсист, груб, но смотрит в корень и хочет добра»{485}.
Молотов вернулся из Сан-Франциско 5 июля. В МИДе его заместители А.А. Громыко и В.С. Семенов показали ему подготовленный проект открытого обращения к западногерманскому канцлеру Аденауэру о нормализации отношений, подготовленный по инициативе Хрущева и решению Президиума ЦК. Молотов стал возражать.
— В Президиуме возражений не было, — говорят замы, — и именно в таком виде его нужно внести в ЦК.
— Нет, — стоит на своем министр, — нельзя публично протягивать руку Аденауэру и перед всем миром упрашивать его.
И перечеркнув документ, внес свое предложение. Конечно, Президиум ЦК тем не менее подтвердил свое решение{486}.
Между тем 7 июля Хрущев посылает коллегам новый текст своего доклада об итогах переговоров с югославами, «исправленный и отредактированный с учетом сделанных замечаний». Все они, в том числе и Молотов, возвращают свои экземпляры без поправок и замечаний{487}. Этот текст первый секретарь ЦК и оглашает на утреннем заседании пленума ЦК КПСС 9 июля.
Оправдывая резкое изменение политики советского руководства в отношении Югославии, Хрущев главным аргументом выставил военно-стратегические соображения:
— Известно, что Югославия способна выставить во время войны от 30 до 40 дивизий. Все эти обстоятельства не могут нас не интересовать, ибо мы, коммунисты, как правящая партия, должны думать не только о сколачивании сил, которые прочно стоят на наших социалистических позициях, но и учитывать и использовать силы, которые могут не пойти с нами до конца, могут расходиться с нами в идеологических вопросах. Нам необходимо добиваться того, чтобы такие силы не могли быть противопоставлены Советскому государству, социалистическому лагерю. Мы должны приложить все усилия к тому, чтобы, по крайней мере, нейтрализовать эти силы, если не сможем сделать их активными на своей стороне. В этом состоит задача{488}.
Но вопреки этим очевидным соображениям, говорил Хрущев, при решении всех вопросов о нормализации отношений с Югославией Молотов занимал особую позицию, отличающуюся от позиции других членов Президиума ЦК. К.Е. Ворошилов, сидевший в президиуме пленума рядом с Микояном, говорит ему:
— Слушай, Вячеслав собирается выступить с развернутой программой. Ты поговори с ним. Зачем ему?
Микоян так и сделал:
— Какая польза, Вячеслав, партии и тебе, если на Пленуме будут обсуждать разногласия по югославскому вопросу? Ты останешься один. Тебя партия будет прорабатывать. Ты можешь, конечно, выступить, можешь разъяснить, как ты думаешь, но должен одобрить линию Президиума ЦК{489}. В.М. Молотов не прислушался к этому совету и взял слово. Он согласился с необходимостью «улучшить отношения Советского Союза с Югославией» в целях укрепления международных позиций СССР и всего социалистического лагеря и соответственно ослабления международных позиций империализма. Но при этом призывал не забывать, что «мы плохо осведомлены о действительном характере политических и экономических отношений Югославии с капиталистическими государствами, а также с социал-демократическими партиями этих стран». Тем более, что «для расхождения между Советским Союзом и Югославией в 1948 г. имелись серьезные основания»{490}.
Ведь ее руководители, продолжал утверждать он, заняли тогда «определенно националистические позиции и встали на путь откола от единого социалистического лагеря». А последующие события вплоть до первых месяцев этого года показали, как далеко отошли от позиций коммунизма югославские коммунисты, возглавляемые Тито и Карделем, «скатившись на антисоветские позиции правых социалистов». Недооценивать серьезность такого положения не следует, делал вывод Молотов{491}.
Осуждение националистических взглядов югославских руководителей, по его твердому мнению, было тогда совершенно необходимо. Другое дело, вынужден был признать Молотов, что борьба против этих взглядов пошла, особенно с 1949 г., «по неправильному пути»{492}. Это выразилось в установке Сталина на смену руководства в компартии Югославии, в его уверенности, что так и произойдет. Исходя из этого, югославские руководители и были объявлены фашистами, шпионами, убийцами и пр. Резолюция Информбюро так и называлась: «Югославская компартия во власти убийц и шпионов». Так «Югославия ушла из лагеря народно-демократических стран».