Хрустальная волчица
Шрифт:
Мертвецкая Особого Отдела не отличалась от других анатомичек, в которых во времена медпрактики мне довелось побывать.
Тот же приторно-сладкий запах формалина, горчащий в легких спертый воздух замкнутого пространства и циничные донельзя прозекторы, без естественной брезгливости поглощающие тай с овсяным печеньем, стоя над свежим (или не очень, это уж как повезет) трупом. Всегда спокойно относилась к занятиям в прозекторской, воин должен знать как выглядит рана, нанесенная тем или иным оружием, вот трейнеры и таскали нас через выходные, поскольку оказия наблюдать характерные отметины случалась не часто.
Мирное время вносит
Шутники, вроде тех, что сейчас разыгрывали предо мной целое представление, к их вящему неудовольствию, никогда не находили в моём лице достойный объект для насмешек, после того, как в шестнадцать, Генрих Бладъельтер проводил меня в морг, для того, чтобы я смогла посмотреть на дело своих рук (а так же зубов и когтей), меня ни разу не тошнило от вида мертвеца, каким бы он ни был.
И всё же двум практикантам медицинской школы удалось привлечь моё внимание, хотя, уверена, и они были в некотором шоке от увиденного, когда, не дожидаясь моего ухода сняли защитный кокон. Давеча мне не довелось полюбопытствовать, я посчитала это лишним, хотя слова Фалька о том, что сопровождаемые мною мертвецы разительно отличаются от других пострадавших должны были всколыхнуть свойственную моему разуму пытливость.
Тела отличались друг от друга, практически во всем, от возраста и роста, до цвета кожи и одежды, а вот общего в них было целых два определяющих фактора, которые сравняли их за чертой жизни: это были мужчины, и они были седыми. Их волосы, брови, ресницы, а у одного и борода были белыми, как первый снег.
Я попросила разрешения остаться на вскрытие. Наступив на горло неуместному, малодушному стремлению бросить всё и отправиться к сестре — уйти, не узнать о результатах я не могла, к тому же, вряд ли Фальку, как бы он не хотел приобщиться, а мне тем более, кто-то сообщит о результатах вскрытия. Когда патологоанатомы, ошарашенные увиденным, согласно кивнули, предварительно пригласив старшего, я затаилась в уголочке, не желая привлечь ненужного внимания и пропустить что-нибудь важное.
Меня заметили во время подготовки ко вскрытию, но после детального внешнего осмотра, к неестественной седине я смело могла прибавить странные отметины на внутренней стороне ладоней, темные, змеистые, как при отравлении крови аконитом. И именно этой детали в отчетах нашего лекаря не было, проявились отметины позже, вероятнее всего активировала их резонансная магия сохраняющего кокона, как и полностью лишенных пигмента волос. Все эти особенности проявились уже после того, как тела законсервировали для отправки.
Меня благополучно выперли из прозекторской, да я и не сопротивлялась, в конце концов я могла попросить копии отчетов у Генриха, надеюсь он не откажет.
Не успела я выйти из мертвецкой как дверь напротив открылась и сильные руки втянули меня в темный провал, прижимая к твердому телу. А едва я раскрыла рот желая возмутиться столь бесцеремонному обращению, как меня поцеловали! Горячо, чувственно, страстно. И я ответила, теряясь на сладостные мгновения в головокружительных ощущениях близости.
Груди заныли, требуя ласки, руки сами потянулись к связанным в узел волосам, притягивая еще ближе желанные губы, жесткие, но ласковые. Руки Генриха мяли мою попку, а я стонала ему в губы,
— Кайла, — хрипло прошептал Генрих, — я так скучал.
— И я, — призналась, раскрасневшись.
В полутемном помещении, создающем приватность, его близость непозволительно волновала меня, крепкие мужские объятия, настраивали на романтический лад, а поцелуи, коими осыпал меня Бьерн — пьянили почище медовухи. Лишь спустя продолжительное время, мы оторвались друг от друга, едва не перейдя черту, здесь, в казенном доме.
— Пойдем, — практически приказал Генрих отстраняясь.
А когда мы наконец-то оказались в его кабинете вновь поцеловал, не давая огню разгореться в пожарище, нежно, томительноно вдруг замер, перебирая мои пальцы.
Я, улыбнувшись, вытащила тонкую цепочку, на которой висело приметное, обручальное колечко, любой, кто хоть немного знаком с геральдикой узнает его без труда. Хризолит приветливо подмигнул в неярком свете кристаллов, и я вновь спрятала его за пазуху, не желая демонстрировать всем свой выбор.
— Значит, да? — неверяще улыбнулся Бьерн. — Люблю тебя.
— Да, конечно же да! И я люблю.
Глава 16.
Правдива смерть, а жизнь бормочет ложь…
Кабинет Генриха мне понравился.
При всем его живописном беспорядке он был просторным и очень в его стиле: высокие, во весь рост окна сквозь которые проникал дневной свет были лишены привычных бархатных век, являя моему взору лишь чистые до скрипа, прозрачные стекла, сквозь которые был отлично виден замок Кёнига. Массивная, тяжелая мебель, от огромного и многофункционального рабочего стола вишневого дерева до кожаной софы, на которой, подозреваю, Бьерн не раз коротал ночи, судя по шкафу с запасными вещами и парой теплых пледов.
На мое изумление ростовым портретом Правящего в парадной форме и золоченной раме, тот заметил, что картина осталась от его предшественника, и менять он ничего не стал. Огромный, восточный ковер покрывал три четверти кабинета, и был, пожалуй, единственным предметом роскоши человека, которому и по статусу, и по праву рождения полагалось много больше.
Пока Бладъёльтер приводил в порядок мои бумаги, Утер принес горячий отвар, на подносе стояли две хрупкие чашечки и чайник сервского фарфора, крошечные сандвичи с красной рыбой и ветчиной, сахарное печенье и полумесяцем нарезанный лаймон, присыпанный колотым, коричневым сахаром. Выражение лица адъютанта могло с лихвой заменить пару долек цитруса:
— Чем это я ему так насолила? — спросила я у Генриха, потягивая отвар с земляничным листом.
— По большому счету это не имеет никакого значения, но, если еще раз замечу подобное пренебрежение, я ему еще и наперчу, — ответил Бьерн, сложив бумаги аккуратной стопкой. — Как думаешь, твой свояк не будет против моего присутствия? Да и встреча с твоей матушкой немного преждевременна, не то, что бы я её боялся, но пока твой гарант* не подписан
— Генрих, — перебила я мужчину, — моя мать, без сомнений, сейчас изображает безутешную бабушку, не выходя из собственного дома, принимая бесконечный поток сочувствующих скорбящей родственнице посетителей. Уверена у неё и мысли не возникло поддержать дочь своим присутствием, она сейчас упивается льстивым вниманием и в столицу появится лишь за очередной подачкой Роберта. Кстати Возможно это слишком преждевременно, но у меня к тебе будет небольшая просьба.