Хуан Дьявол
Шрифт:
– Скажи мне одно. Ты сказал, что должен был задать ей один вопрос, и от него зависит твоя дальнейшая жизнь. Ты сделал это?
– Нет, Ноэль. Для чего? Все дало мне ответ. Я хотел пригласить ее в путешествие, забрать этой ночью, увезти, вытащить из этой могилы, где умирает невозможная для нее любовь, смотреть в ее глаза при другом свете, под другим небом, вырвать с корнем идола в ложных одеждах, которым окутана душа, и снова почувствовать ее сердце в своих руках. Слушать его биение под звездами, и тогда, только тогда спросить ее, значит ли что-нибудь для нее любовь Хуана Дьявола. Я не поступлю иначе, лучше умру.
– Ты упрямый, Хуан. Ладно, выпьем кружку пива.
– Колибри!
– Я не хотел уходить, потому что вы сказали, что я не смогу вернуться. Поэтому я спрятался и остался ждать вас. Капитан сказал, что я должен быть с вами, заботиться, служить, но если вы гоните меня…
Печально Моника подошла к негритенку, привлекая к себе. Была почти ночь, сумеречные тени окутывали близлежащий сад рядом с высокими стенами, где Колибри ее ждал, скрываясь среди ветвей, чтобы увидеть ее еще раз. С этим наивным мальчиком снова пришла волна другого мира, с которым она напрасно пыталась порвать.
– Пусть Бог благословит тебя за то, что ждал меня, Колибри. Думаю, это он внушил тебе это.
– Правда, хозяйка? Вы не сердитесь, что я не послушался? Вы будете всегда со мной разговаривать, когда я буду перелазить через эту стену?
– Я поговорю с тобой сейчас и поблагодарю за последнюю просьбу. Если бы ты не был ребенком, возможно я сказала бы. Но это слишком для тебя.
– А вы позволите мне быть всегда с вами?
– Нет, Колибри, ты должен уйти. Твое место рядом с Хуаном, он должен быть тебе всем. То, что он сделал ради тебя – было бы неблагодарностью забыть об этом. Ты вернешься и передашь письмо. Этим вечером мы бурно разошлись. Я звала его, кричала, чтобы он остановился. Он не захотел слушать. Полагаю, это моя вина, потому что я вышла из себя, рассердилась, заставила его потерять терпение. На самом деле, у меня нет права заставлять его верить, открывать сердце. Он никогда не говорил, что его сердце со мной. Я говорю глупости. Не надеюсь, что ты поймешь, Колибри, но должна сказать это, потому что чувства внутри начинают портится, когда молчат. Поэтому я и говорю, а ты, должно быть, думаешь, что я схожу с ума. Подожди здесь. Я не задержусь. Я спущусь немедленно. Только несколько строк.
– Если это письмо для капитана, то я быстро отнесу его. Побегу со всех ног.
– Передай его только тогда, когда будешь с ним наедине. Не важно, сколько дней и часов пройдет. Не важно, где, на Люцифере в море или на земле Мартиники. А пока что не передавай. Может быть, его не волнует, может быть, мое письмо заставит его смеяться или он выбросит его в море, как только прочтет. Но я хочу, чтобы ты отнес его. Подожди меня. Подожди…
Сильно взволнованная, Моника прижала к сердцу негритенка и поцеловала в лоб, затем отодвинула от себя и быстро поднялась по лестнице.
Нервные пальцы в третий раз порвали письмо, едва начатое, и вновь подрагивающим пером начала она трудную работу: говорить о том, что она его любит, не говоря о любви. Она мягко прошлась по сценам последнего свидания, пока ее страстное сердце сочилось желчью и огнем ревности.
Слова, что она выписывала, были бальзамом для гнева, она чувствовала, что ее мысли и чувства вращаются, как в вихре. Она подписалась вежливой холодной фразой, пока лились обжигающие слезы, словно отрицая каждое притворное слово спокойствия. И наконец, она покрыла поцелуями холодные слова только потому, что его глаза будут их читать.
– Колибри, что ты здесь делаешь? Это не то место, и мне не нравится, что ты заходишь сюда! Я говорил тебе тысячу раз.
Сверкающие глаза Колибри испуганно вращались, но он не отошел. Он стоял перед голым столом портовой забегаловки, где Хуан опустошал стакан за стаканом. Было больше полуночи, в почти опустевшей комнате осталось несколько посетителей, стоявших рядом с фонографом, где раздавались последние ноты игривого канкана,
Хуан тряхнул головой, пристально посмотрев на мальчика. Его глаза были мутными, разум погрузился в летаргический сон, но сквозь него он смотрел в живые глаза, в смуглое лицо с умным выражением, на робкое, но решительное поведение мальчика, и пригрозил:
– Если не умеешь слушаться, я велю Сегундо, чтобы тот не позволял тебе спускаться со шхуны. А теперь…
– Не сердитесь, капитан. Я должен ждать, когда вы останетесь одни. Поэтому вошел. У меня есть письмо от хозяйки, она сказала, чтобы я передал его вам, когда никого не будет, и понятно, что здесь люди, но…
– Дай это письмо!
Хуан встал. Словно ветром смело тучи, и ум прояснился. Широкая рука протянулась, схватив Колибри, заставляя приблизиться. Он выхватил запечатанный конверт, где Моника написала его имя. Словно не понимая, он грубо разорвал и пробежал мутным взглядом по сжатым линиям изящного почерка, и губы исказила гримаса, когда он прочел:
– Сеньору Хуану Дьяволу, на борту Люцифера… Хорошо еще, что я не Хуан Бога для нее! – он алчно прочитывал и перечитывал каждое слово, читая и рассыпаясь в насмешливых замечаниях: – Письмо такое красивое, такое правильное… Мой дорогой Хуан… Хорошо еще, что она ценит меня… Когда оно дойдет до тебя, ты уже будешь далеко… Ну нет, сеньорита Мольнар; я рядом, совсем рядом. Думаю, ты передала его слишком поспешно в руки Колибри, чтобы прочесть его в безвозвратном путешествии… Я верю в твое обещание, что ты удалишься, и мы, безусловно, никогда не увидимся… Забавно, что ты уладила все по своему вкусу. Не могу отрицать, что ты умна… я благодарю тебя за великодушие, предоставленный уход… Слышишь, Колибри? Она благодарит за услугу, что не я вернусь и не увижусь с ней. Суд оправдал меня, а она обрекает на вечное изгнание. Меня не слишком интересует этот проклятый остров, но я родился на нем, и у меня тоже есть право, как и у любого из Д`Отремон.
– Хозяйка плакала, когда отдавала это письмо, капитан, – заметил Колибри. – Обняла и поцеловала много раз, хорошо говорила о вас, капитан. Говорила, что вы хороший и великодушный.
– Хороший и великодушный, а? Чудесно! – издевался Хуан. – Даже Святая Моника может крайне раздражать великодушных и хороших. Она дала его и сказала передать в море, когда мы будем уже далеко, да?
– Сказала, когда будете одни, не имеет значения, где. Но вы бы дочитали, капитан.
– Зачем? Я прекрасно знаю, о чем оно, от начала до конца… Прости, если вчера не смогла говорить спокойно, как хотела, и не сказала, насколько благодарна тебе… Благодарность! Какое отзывчивое слово! Прощай, Хуан… Будь счастлив, как я желаю тебе… Пусть на других землях ты встретишь счастье, которое заслуживаешь, и пусть тень грусти, которая есть в твоей жизни, полностью уничтожится, потому что скоро разорвутся соединяющие нас нити. Я никогда не забуду доброту, я в долгу перед тобой, прошу тебя забыть меня навсегда, не трудись сочувствовать… Какие красивые слова, чтобы избавить меня от удовольствия!
С побагровевшим лицом и мутными глазами он подошел к дверям забегаловки, сжав в кулаке письмо, холодная вежливость которого жгла и мучила наихудшим оскорблением. У моря, над водами залива, слабо выглядывал розоватый блеск. Рассвет. Взволнованный Колибри последовал за ним, пухлые губы приоткрылись, и он спросил:
– Капитан, что вы делаете?
– Ничего! Оставь меня! Проваливай! Уходи! Подожди! Что это слышится?
– О! Колокола монастыря. Уже утро, говорят, в церкви монастыря, встают рано. Еще ночь, капитан.