Хуан Дьявол
Шрифт:
Он снова посмотрел на окружавший его ужас и на человека, умиравшего у его ног. По всей лодке были разбросаны бумаги, которые Ренато получил прошлой ночью из Епархии, а одну плотную бумагу с печатью и сургучом в странном порыве схватили руки Хуана.
– Что это, капитан? – спросил Колибри с любопытством.
– Полагаю, право убить меня, как собаку, когда найдут. Это печати губернатора, его подпись. Еще вчера он выносил приговор кому жить, а кому умереть.
Он скомкал в бесформенную массу мокрую бумагу, бесполезный символ земной силы: печати губернатора и подпись Папы. Теперь это имело ту же цену, как то, что перед глазами:
– Там, в деревне Морн Руж, есть живые. Они движутся… идут… просят помощи… идем…!
Колибри взял его за руку, увлекая отчаянным порывом. Хуан вздрогнул, и снова посмотрел на Ренато. Затем без единого слова поднял его руками Геркулеса.
– Вы понесете его, капитан?
– Не стоило вытаскивать его из моря, чтобы оставить на дороге, Колибри. Начатую работу нужно завершать. Подбери эти бумаги и иди за мной.
– Бумаги? – бормотал ошеломленный Колибри. – Бумаги с разрешением убить нас?
– И другие тоже, Колибри. Это может стоить больше жизни Ренато… В путь!
Тем же вечером прибыла бригада помощи из Фор-де-Франс, которая не обнаружила тех, кому нужно помогать. Новые извержения и разлив лавы заставили выживших переместиться из горы Парнас ко второму городу острова, а новости о катаклизме разлетелись до самых отдаленных краев. Чудовище Карибов продолжало рычать, выбрасывая смертоносные испарения. Сотрясалась и двигалась земля, стекали реки и потоки лавы. Население планеты алчно читало рассказы о катастрофе и следило с беспокойной тревогой за ужасным феноменом, разразившемся катастрофой. Фор-де-Франс пережил недели коллективного ужаса, и испуганные жители лишь страстно желали сбежать с земли, которая раньше была счастливой.
– Что происходит, Ана? – спросила Моника метиску.
– Сеньор Ноэль приказал сообщить вам. Есть три места на корабле, что отплывает этим вечером на Ямайку. Он говорит, что мы должны втроем ехать, нужно уехать, потому что на Мартинике никого не останется в живых.
– Едем, дочка, едем! Чего уже ждать? Хуан мертв. Почему ты не веришь? Почему не принимаешь этого?
– Я не могу ехать, мама! Не могу, потому что сердце кричит, поддерживает, не знаю, как и почему, но есть надежда!
Со сложенными руками в выражении боли и мольбы, на которой недели горя сохранили следы, Моника отошла на несколько шагов от руин, образующих двор полуразрушенного, грустного убежища одной из групп, чудесным образом избежавших катастрофы на Морн Руж и Парнас. От старого дома едва остались три или четыре помещения среди обломков и мусора. Ана, старая служанка Айме, испуганно сложив руки, стояла на коленях в выражении уже теперь привычного ужаса:
– Мы все умрем! Прав сеньор нотариус! И сеньора Моника не хочет, чтобы мы уехали. Ай, Боже мой… Боже мой!
– Пожалуйста, Ана, замолчи уже, – упрекнула Каталина мягким, но скучным тоном. – Ты мешаешь Монике, которая совсем устала. Почему бы тебе не отдохнуть ненадолго, дочка?
– Не стоит, мама. Я должна выйти. Чудовище еще не насытилось. Вулкан не погас. Сегодня прибыли люди из Лоррэн, Мариго, Сент-Мари, Грос Морн, Тринидад.
–
– Да… да, сеньора. Все больше и больше катастроф, как вы сказали, – подтвердила нервная и назойливая Ана. – В городе наверху открылась большая, большая трещина, которая проглотила всех: людей, дома и животных, а потом закрылась. Остался только негр, который прибежал, чтобы рассказать. Я слышала, как он говорил на площади. А еще сеньору Ноэлю рассказали, в моем присутствии, что там опускается большое облако, точно такое же, какое показалось на Морн Руж, с каменным дождем и горячей водой и покончило со всем, вплоть до собак и кошек.
– Иисус! Ты не преувеличиваешь, Ана? – засомневалась Каталина.
– К несчастью, это правда, мама, – подтвердила Моника. – Мы организовали в Муниципалитете что-то вроде госпиталя, туда прибывают люди со всех деревень, раненые и обожженные. Я говорила со всеми, смотрела на все лица.
– С минимальным результатом, конечно же, – закончил Ноэль, приближаясь к группе. – Я сам слышал о плохом. Полагаю, Ана сообщила мое послание.
– Конечно же да, сеньор нотариус; но как будто и не рассказала. Сеньора Моника упорно хочет, чтобы мы поджарились.
– Замолчи, Ана, замолчи! – прервала Каталина. – Тебе нечего больше делать в доме?
– Я бы сделала поесть, если бы было из чего. Но варить эту маниоку в серной вонючей воде, все равно как, долго или быстро.
– В любом случае, делай, – велела Каталина. – Я пойду, приготовлю еще бинтов, Моника. Пошли, Ана, идем со мной…
– Я понимаю вас, Ноэль, – объяснила Моника, когда ушла ее мать с Аной. – Что вы просили воспользоваться тремя билетами. Они правы. Здесь мы все умрем. Спасайтесь, Ноэль, и спасите их обоих.
– Они не хотят ехать без вас, и правильно делают. Себя я рассматриваю, как человека, прожившего много лет. Меня грызет совесть двигаться, дышать, когда молодые и полные жизни люди теряют жизнь. Тем не менее, нужно принять действительность, Моника.
– Я не могу принять! Я отказываюсь от мысли, интуиция отрицает, что все закончилось. Думаю, что потеряла рассудок с тех дней. Почему Хуан сказал о любви в последнюю минуту? Почему сразил мое сердце этой отравленной стрелой?
– Он так вас любил! Все, что он сделал было из-за любви к вам, с тех пор, как вернулся с той поездки…
– Почему же вы не рассказали мне?
– А кто мог предположить, что вам интересна его бедная любовь? Вы оба согрешили гордыней, Моника. А теперь уже…
– Я буду искать его!
– Это будет бесполезно. Если бы Хуан был жив, он был бы с вами, Моника. В том море утонули два брата. Умерли вместе. Не может быть по-другому…
– А если правда, что он смог добраться на лодке до пляжа?
– Он бы искал вас, Моника, не сомневайтесь…
– А если он не мог? И если его застала врасплох другая катастрофа? Разве у нас было время на отдых, на сон больше трех ночей на одном месте? Сколько раз мы сбегали из Фор-де-Франс и снова возвращались? Сколько деревень опустело и снова наполнилось другими беглецами, еще более несчастными? Сколько их лежит изуродованных, с лицами, обернутыми в бинты, не пришедших в сознание, в любой из возможных больниц? Сколько, Ноэль? Каждый день, пятнадцать, шестнадцать, восемнадцать часов, я прихожу в те места, где помогаю раненым. О скольких людях эти руки позаботились и перевязали раны! И все ради него… него!