Худловары
Шрифт:
— Да, кое-что неплохо… Вот эта строчка, «Купишь себе с утра новую юбку»… Неплохо, да… Есть настроение…
Окружающие уважительно кивали. Я тоже делал умное лицо: меня привели сюда под честное слово, что я буду молчать. Но перестать шевелить мозгами я не мог. Я живо представлял себе, как Кушнер со своей гордо поднятой головой пингвина заходит каждое утро в магазин и покупает себе новую юбку. А дома у него уже четыре антресоли разных юбок. И он их все примеряет вечерами перед трельяжем.
Ну а как иначе мэтр научился так хорошо разбираться в настроениях женской одежды, а?!
Читатель может упрекнуть
В том-то и дело, что поводов куча. Взять хоть эту заунывность бухенвальдскую, помешательство на рифмах и размерах. Ну ладно, раньше только дворяне умели считать. Так что в то время, наверное, было круто выдерживать все эти дактили и хореи. Но у нас-то XXI век уже. Рифмы и размеры — чисто компьютерная игра. Зачем человеку за них цепляться, если даже спеллчекер MS Word может стихи писать:
Не найдено в словаре: минетчиков. Заменить на: минометчиков. Не найдено в словаре: пидоров. Заменить на: Сидоров.Или взять все эти сравнения дымоходов с вагончиками. Почему-то считается, что чем больше тупых, разжеванных ассоциаций и метафор ты напихал в текст, тем он поэтичнее. По мне, так это уродство. Особенно когда все сшито одной белой ниткой союза «как»:
Их кожаный стук был, как годы, бороздчат, Их шум был как стук на монетном дворе, И вмиг запружалась рыдванами площадь, Деревья мотались, как дверцы карет.Но попробуй обругать эти «каки» среди ценителей нашей великой школы. Ах, это же классика, это же Пастернак! Ну да, с детства вдолблено. Пастырь, нах.
Некоторые умники еще говорят, что во всем виновато мое увлечение восточной поэзией. А там, мол, сам язык задает другую систему. Японец просто ставит рядышком пару картинок-иероглифов — вот улитка, вот гора Фудзи на горизонте. Вроде и не связаны, но на одном холсте. В русском так не получится, нужно согласовать слова в предложении. Приходится сажать улитку на склон и заставлять ее ползти «до самых высот», хотя в оригинале такого не было.
И сажают. И заставляют. И целые поколения советских интелей тащатся от улитки с вертикальным взлетом. Ах, смотрите, какая она смелая! Как она прет сквозь сугробы и бурелом! Все выше, выше и выше, и в каждом дышле — пропеллер!
Ну бред же. И язык тут ни при чем. Улитка — она и в Африке улитка, а не ебнутый альпинист. Подумаешь, оказалась на фоне горы. Ну и что? Блок же смог написать вполне русским языком: «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека». И не заставлял аптеку ползать по улице, размахивая фонарем.
Правда, на большее Блока не хватило, в аптеке он купил свою дозу и снова свалился в заунывное. Но ведь можем, можем, если захотим! Что мешает сделать еще один шажок и увидеть реальность, где все вещи и явления уже связаны между собой без лишних белых ниток? Тому, кто это просек, не требуются притянутые за уши сравнения. Зато все пастырьнахи с ихними «каками» сразу становятся похожи на пьяного, который пытается не упасть и хватается за все, что под руку попало.
И ничего «ненашего» в таком подходе нет. Наоборот, по-настоящему русским может быть лишь тот, кто живет между Западом и Востоком не только географически. А все эти пропасти между образом и реальностью, между аптекой и улиткой — явный перекос в западную шизу.
Включая и Главного Пастыря, конечно. Ну давайте по-честному. Христианство в чистом виде — это какой-то невероятный еврейский буддизм. С одной стороны, там есть человек, который достиг просветления и практически стал Буддой. С другой стороны, всем остальным это запрещено — хотя, если долго торговаться с тем парнем через длинную пирамиду его представителей, можно получить сомнительное обещание.
Кому такой лохотрон нужен? Вот представьте: выехали нормальные русские мужики на рыбалку. А тут приходит носатый паренек по имени Иисус и предлагает им бросить рыбу, бросить все снасти и поговорить о высоком. Так мол и так, «Гербалайф» вам поможет, а если станете распространителями и приведете еще трех человек, то…
Да ты с дуба рухнул, парень! Тут у нас такая природа, такой клев, а ты — бросить! Ты сам-то попробуй. Как ты сказал, ловец человеков? Людоед, что ли? Нет? Ну так и лови рыбу. Чего-чего? Несерьезно? А ты ее когда-нибудь ловил, ботаник? Не ловил? Выходит, люди для тебя тупее рыбы, если ты их ловишь? Ребята, да этот Буратино нас за козлов держит! Не держишь? Вот и поймай сначала хоть одного «костыля», а потом выпендривайся. На-ка тебе спиннинг, цепляй блесну. Чего, по воде ходить можешь? Вот это уже лучше! Значит, можешь вон в той заводи ловить, куда нам не дойти. Ну-ка покажь, как твои надувные сапоги работают. Ай, ловко! Наш человек!
Этим русское христианство и отличается от западного безрыбья, которое человека раком ставит. Но чтобы в это врубиться, надо ходить на рыбалку чаще, чем в поэтические подвалы.
После Кушнера я завязал с ЛИТО. И то сказать, от меня уже попахивало плесенью и бродячими собаками. Но поэтический город Питер не позволял так легко разделаться с литературными тусовками. Время от времени меня снова куда-нибудь заносило.
Как-то раз, прогуливаясь по набережной Мойки, я оказался у дома-музея Пушкина. Чтобы было понятно современнику — это такой желтый домик напротив консульства Японии, как раз через речку. Во дворе желтого домика происходило столпотворение. Я разглядел в толпе знакомого художника Филиппа Кириндаса и подошел. Филипп рассказал, что желтом домике идут поэтические чтения в честь дня рожденья Пушкина.
Тут надо сделать небольшое отступление. День рожденья Пушкина — один из немногих праздников, которые я отмечал много лет. По-разному. Скажем, в 1999-м мы с Пушкиным в честь праздника дрались дольше обычного, и я получил две здоровые царапины. А Пушкин получил целых две сосиски. Одну он сразу унес в прихожую и стал на нее охотиться, потому что на меня было уже нельзя — я уходил на работу. Но потом я вернулся, и мы снова дрались, а еще выпрыгивали друг на друга из-за угла, это тоже круто.
В молодости Пушкин обожал драться. Вернее, охотиться. Когда он был совсем маленький, он охотился за моими ресницами по утрам. Но вскоре осознал, что у меня и так зрение плохое, и стал охотиться за руками и ногами под одеялом. Приходит утром и тыкает меня бакенбардами — дескать, вставай уже, мужик, драться надо! Я шевелю рукой под одеялом, Пушкин прячется в засаду, прицеливается — и… а я в это время хватаю его с другой стороны. Потому что ему не видно, где там рука под одеялом ползает.