Художественная культура русского зарубежья. 1917-1939. Сборник статей
Шрифт:
Ответ могут дать и личность его, и время – рубеж столетий, когда он формировался, и земля его, и семья.
Георгий Иванович Питоев родился в Тифлисе, в торгово-промышленной армянской семье, в разных своих поколениях и ответвлениях зараженной любовью к искусству. Отцу-основателю династии Егору Питоеву уже в середине XIX века, помимо интересов дела, требовалось нечто и для души. Проехав через Россию и Европу до Франции, он нашел это: «Первый Питоев открывал Францию и Париж литературы и искусств. Он тотчас к этому привязался: его дети будут иметь европейское образование» [779] .
779
Pitoёff A. Ludmila, ma m`ere. P. 31.
Дети,
«Плохо, что ты в свое время не занимался историей своих славных предков, но в этом виновато время, – пенял Г. Бухникашвили своему адресату, имевшему дальнее родство с Питоевыми, и сам находил объяснение. – Ведь в дни нашей молодости они ходили в ранге «буржуев», которых нужно было уничтожать, а не писать их историю. А ведь Питоевы, по-моему, – это самые примечательные люди дореволюционного русского театра в Грузии» [780] .
780
Бухникашвили Г. Письмо к назв. адресату от 8 апреля 1974 года.
Компания «Питоев и К°» была более чем успешной: нефтяной бизнес, морские перевозки, рыбные промыслы. Исай Егорович, занятый этим сполна («… работал в кабинетах компании 10 часов в сутки»), был вместе с тем «страстным к театру, как все Питоевы» [781] . Следует уточнить: к музыке и театру.
В откликах на кончину его было сказано: «…скончался меценат, миллионер Питоев, владелец театра, основатель артистического общества» [782] . Он «…положил прочное начало существованию русским и туземным драматическим спектаклям в Тифлисе, а до этого времени имел в своем доме домашний театр. «Артистическое общество», созданное И. Е., явилось, так сказать, питомником, в котором под рачительным уходом его росло и крепло драматическое искусство в Тифлисе. По его мысли и при значительных материальных тратах создалось театральное помещение, которому могут позавидовать такие города, как Одесса, Киев и др.» [783] .
781
Pitoёff A. Указ. соч. Р. 31.
782
Театр и искусство. СПб. 1904. № 17. С. 348.
783
Там же. № 18. С. 363.
Его называли «армянским Мамонтовым» – закономерно для времени, давшего Третьякова, Мамонтова, Морозова, направлявшего их волю и средства в сторону культуры. Но, кроме времени с его особой системой ценностей, было и нечто личное, может быть – родовое.
«Много актерской нужды прикрыто было И. Е., многих он выручал из беды, ссужая их то деньгами на проезд, то взносами платы за больных актеров в больницу и проч.» [784] .
Сама лексика некрологов необычна для рассказа о меценате: «Театр лишился души, его согревающей. Утрата Питоева незаменима. Никто с таким самозабвением не станет отдаваться любимому делу. И. Е. Питоев отличался необыкновенной скромностью и застенчивостью, и все время старался оставаться в тени. Помимо своих заслуг, как театральный деятель, Исай Егорович был редкой доброты человек, готовый придти на помощь каждому нуждающемуся» [785] .
784
Там же.
785
Там же. № 19. С. 386.
Душа театра, самозабвение – так впоследствии скажут о Жорже. Он не то чтобы унаследует это от дяди, – просто фамильные черты разовьются в нем до предела, так же как и некоторые свойства отца.
Иван Егорович не обладал деловыми свойствами брата, контора тяготила его, театр же тянул к себе неудержимо – и перетянул быстро.
«…этот интереснейший человек в одно время вместе с А. Яблочкиным в 70-х годах был антрепренером русской труппы, в 80-х годах вместе с Опочининым издавал журнал «Фалангу», которая была за свое сатирическое содержание закрыта царской цензурой, – рассказывал Г. Бухникашвили. – Затем, когда в начале 80-х годов в Тбилиси взамен итальянской оперы была заведена русская… за ряд лет все свое имущество просадил на эту оперу, взявшись за антрепризу. Обедневшего человека, горячо любившего музыку, взяли на службу в Казенный театр» [786] .
786
Бухникашвили Г. Цит. письмо от 8 апреля 1974 года.
Здесь началась его настоящая жизнь. «Беззаветно любивший театр и проводивший в нем все время с раннего утра до поздней ночи» [787] , он стал директором тифлисской оперы и режиссером (в плане не столько творческом, сколько организационном). Он мог наладить и поднять дело, собрать сильную труппу, знал художественный успех, но сборы были невысоки, театр терпел убытки – по части финансовой Иван Егорович был не силен и передал это фатальное свойство сыну.
Братья Питоевы оставили за собой память конкретную и реальную. О них напоминает сейчас здание театра имени Ш. Руставели, выстроенное Исаем для Артистического общества, а также театр оперы и балета имени З. Палиашвили, где работал Иван. Но память более глубокая, материально неосязаемая, – в связи, действенной и открытой, с иной, прежде всего русской культурой. Не теряя почвенного, своего, приобщались к ней, впитывали, насаждали, знакомя тифлисскую публику с русскими артистами, певцами и композиторами, будь то П. Чайковский или А. Рубинштейн.
787
Шкафер В. П. Сорок лет на русской оперной сцене. Л., 1936. С. 120.
Разомкнутость, широта интересов, присущие тифлисской (как и русской) жизни рубежа веков и начала XX века, диктовали их образ жизни. Питоевы – от Егора и далее – свободно курсировали между Тифлисом, Парижем, обеими российскими столицами. Здесь учились их дети, возникали дела и увлечения, складывались судьбы, как сложилась, предопределенная многим, судьба Георгия.
Многим – в том числе самим воздухом времени, где артистизм проникал и в весьма прозаическую среду; семейными традициями, ранним зрительским опытом, – словом, той совокупностью причин, которые иногда, не считаясь с природными склонностями человека, подменяя их, могут ложно направить, исказить линию жизни. Все в конечном счете определяется практикой. Она и определила, что линия жизни у предназначенного театру семейства была найдена верно.
Георгий, сын Ивана Егоровича от второго брака, рос в атмосфере артистической, игровой, среди людей театра. Его собственный домашний театр начался в раннем детстве, по его собственному требованию – не по капризу, но не осознанной еще потребности. Потом потребность укоренится; игра войдет в привычку и станет частью жизни – при активном участии отца. Отец потакал ему в незаконных для гимназиста (по правилам того времени) посещениях театра; брал с собой мальчиков за границу, где они интенсивно напитывались искусством.
Театр был фоном его студенческой жизни – беспокойным, тревожащим фоном, которому предстояло в конце концов выйти вперед и оттеснить все остальное. Жизнь предоставляла ему разные возможности – свободный, обеспеченный, одаренный, он мог стать математиком, инженером, юристом. Переезжая из города в город, Георгий учился то в Московском университете, то в институте путей сообщения, то – в Сорбонне – юриспруденции, и все оставлял, обрывал, словно влекомый какой-то силой к тому, что будет его судьбой. Сама сбивчивость, смена его занятий говорили не о легкомыслии вовсе (что не было ему свойственно), но лишь о том, что где-то в иной сфере лежит его призвание.
Судьба явится символично, в лице В. Ф. Комиссаржевской, встреча с которой и совет, напутствие которой станут для Георгия решающими. Но к встрече этой он был готов, и решение принял сразу. Готовность создавалась двумя путями: опытом зрителя и собственной практикой, от детской забавы до пробы сил в Русском артистическом кружке, который создал в Париже его отец и где его заметила Комиссаржевская. Вместе это и составляло его театральные университеты. Зрительский опыт был богат; впечатления откладывались надолго, не мешая одно другому, скапливаясь в причудливую копилку.