Худший в мире актёр
Шрифт:
В Голливуде его ожидало нечто, что осчастливит всю планету. Да-да, от таких вещей только диарея наступает. Но сны не выбирают, и именно это ему и снилось. Это напутствие ему дал в снах старый американец. С самого детства ему снился этот американец, и говорил он о том, что на Голливудских холмах спрятано нечто, что избавит человечество от страданий. Не смеши мои нечистоты! – хотел сказать ему Джек, но поначалу забывал это сделать, а потом сам поверил в эту брехню. Впрочем, почему брехню? Да неужели нашу планету не может
Утопичная романтика. Но именно романтика и мечты движут всем на свете. В отсутствии романтики смысла в тысячу раз меньше.
И Джек отправился спасать планету – он находил своё путешествие именно таким, ничуть не меньше. Для чего появляться на чёртов свет, если намереваешься сделать меньше?
Что конкретно имел ввиду старый американец из снов – так сразу не поймёшь. Лучше разобраться во всём самому и узнать, что там за тайна прячется от Джека и всего человечества. Тайна Голливудских холмов.
Кожа лица и кисти рук Джека пылали загаром в расфокусе внутри аэропорта – воздух там тоже плавился и плыл, как в аквариуме. Другие части тела Джека – в ещё более тёмной коже: телячий иностранный бушлат от дяди, высокие ботинки на шнурках из свиной кожи и заправленные в них джинсы. Одежда на нём старше его самого. Качество – неубиваемое. Можно снять куртку, но под ней пожелтевшая хлопковая майка, порванная на груди. Было бы неудобно. Кто знал, что поднимется такая жара. Два дня Джек добирался до аэропорта со своего пасмурного острова на двух теплоходах, и в первый день было ветрено, мокро, прохладно.
12:05. Самолёты рассекали вверх-вниз за стеклом; они пронизывали гигантскую фигуру мечтателя Джека, пробивая его и в бровь, и в ногу. А ему хоть бы чёрт. Он торопился – объявлен номер выхода. Шёл, точно дикий конь с гривой жёстких, почти до плеч, кучерявых волос и стучал иноходцем по шахматной плитке на весь аэропорт, как редчайший дуралей. В левой руке билет, в правой – старый саквояж с замком, тоже чёрный, из грубой кожи. Внутри – бумаги разной важности и неважности. Два паспорта, куча денег (не по сумме, но по объёму, с подробным разменом) и большая толстая книга-тетрадь. И всякая мелочь.
Жажда. Язык наружу. Вода здесь дороже, чем в Африке. Глаза оживлённые – таращатся, точно сова. Можно подумать, что это сбежавший сумасшедший или вор, что ведёт себя странно, подозрительно оглядываясь на людей и предметы. Даже солнце попадало в поле его электромагнитного подозрения. Ещё бы: так жарит, температура плавления любого терпения и самообладания. Огромное окно на всю стену – снаружи оно кипяток, а внутри чуть тёплое. В профиль спешащего Джека, в его греческий нос, влетел «Боинг» и вылетел из торчащего среди волос большого уха, когда он встряхнул башкой.
Лишь бы от такой жары не проснулся вулкан, выглядывающий плавником над рябеющей гладью горизонта.
Джек шёл и шёл стремительно влево. Лучше бы шёл вправо – против вращения Земли – так быстрее на один процент. Но в мятежной психологии нет места простым истинам.
Какой-то бесконечный аэропорт, – ворчал про себя Джек, – его придумал чёрт. Глаза рубили перспективу линий внутри здания. Да где же объявленный 505-ый выход? Я должен первым подняться на борт. Перламутровая белизна и чёрные роговицы глаз в спешке сканировали материальный мир в поисках выхода на рейс.
– Oh, shit, – выругался в сторону Джека какой-то усатый иностранец в лёгком пальто.
Джек знал английский словарь очень хорошо, почти наизусть. Но подтексты непереводимы. Мало ли что имел ввиду этот человек.
Наконец-то Джек подошёл к красной ленте у выхода к самолёту и едва опередил другого пассажира, чтобы встать первым. Он сделал это.
За спиной уже через минуту вырос стебель очереди: люди разных рас, даже удивительно. Скоро откроется проход, и Джек войдёт первым в самолёт. Как он этого ждал.
Очередь росла. Джек предвкушал путешествие. От яркости глазных белков кожа лица обретала ещё более загорелый окрас. От жары и ожидания интереснейшего полёта налился румянец. Кондиционеры не особо справлялись. Среди всех, кто стоял в очереди, единственным загоревшим был Джек. Он с рождения такой смуглый – видно, хорошо устроился в утробе и в свете её климата обрёл природный загар, и этот загар до сих пор не сошёл с него. Из-за этого бледные дамы смотрели на Джека, как монашки на Пресвятую Деву.
За ним куча людей, как на концерт. Вдалеке, сзади – двое жёлтых, ближе – красный и четыре чёрных (появились-таки почерней Джека), потом – трое синих (выпивших) и сорок белых. Белые через одного были вооружены музыкальными инструментами в чёрных чехлах. Видимо, с какого-то выступления. Или преступники. И, наконец, сам Джек – не то финн, не то коричневый полу-грек, не то – чёрт знает, что он такое. Но в большей степени, выражаясь округлённо, он славянин. Типа того. Обычный, короче.
Осталась одна минута до посадки. У-лля-ля. Джек возглавлял ряд пассажиров. Чудище с виду, зверь, но нежный детина внутри. И от этого контраста он неотразим.
Началась посадка. Проверка документов.
Чёрная долговязая фигура Джека первой из всех вошла в телетрап. Но’ на долю секунды раньше Джека туда проник его полугреческий нос.
Жаль, что не было трапа с улицы, как в старых добрых историях.