Хунхузы. Необъявленная война. Этнический бандитизм на Дальнем Востоке
Шрифт:
Было бы преувеличением утверждать, что вся эта нищая и голодная людская масса оканчивала свой путь в рядах хунхузов. Тем не менее число избравших этот опасный промысел было очень значительным. Кто-то становился жертвой обмана подрядчика и не получал честно заработанных денег. Кто-то не мог устоять перед искушением попытать счастья в азартной «банковке» и проигрывался дочиста. Кто-то становился жертвой грабежа, пытаясь вывезти заработанные деньги на родину. Досада и ощущение безысходности лишали неудачника сил и желания вновь вернуться к тяжелому труду.
Гораздо более заманчивой виделась перспектива быстрой наживы и прочих удовольствий жизни в рядах шайки. Яркими штрихами набросал портрет такого «без пяти минут хунхуза» И.П. Ювачев в одной из корреспонденции, опубликованных в газете «Владивосток» осенью 1896 г.: «Вот он, грязный, оборванный, полуголодный, ежедневно в работе, под дождем, на глинистой липкой земле… Какие у него радости жизни? Какие у него радужные мечты? Куда направлены его ум и сердце? Что он видит в будущем? Неудивительно, если он
Интересно, что в рядах хунхузов мог оказаться не только неимущий паупер, но и вполне обеспеченный квалифицированный ремесленник. Инженер В.Н. Рудокопов, вскоре после Русско-японской войны занимавшийся угольными разработками на восточной линии КВЖД в Маньчжурии, поместил в очерке «Хунхузы» целую портретную галерею китайских разбойников из числа своих знакомцев. Среди них мы находим плотника Хо-чен-ю: «.. Хо-чен-ю года два как работает в мастерских 8-го участка пути Китайской дороги. Он устроился хорошо. Мастер он хороший, деньги платят ему исправно. Проживает их он не более половины. Но Хо-чен-ю очень жаден, и то, что он получает теперь, не может его удовлетворить. Ему хочется получить больше. Зимой к нему приходит и с ним живет до весны его земляк Ли-фу-за. Они когда-то вместе сели на пароход в Чифу и вместе же добрались до Владивостока. Ли-фу-за уже три года как хунхуз. В долгие зимние вечера он рассказывает Хо-чен-ю про их летнее житье, про их экспедиции. Ли-фу-за любит «свое дело», любит простор и ширь лесов, любит крутые сопки, глубокие овраги. Любит свою независимость, которая, несмотря на железную дисциплину, все-таки ясно ощущается каждым хунхузом и для Ли-фу-зы есть благо и источник наслаждений. Он с наслаждением ждет весны, проклиная зимнюю стужу. Но главное, что прельщает более всего Хо-чен-ю, это 420 рублей, которые сегодня ему показал Ли-фу-за и говорил, что это деньги «чистенькие», а в дополнение к ним с марта по ноябрь хунхузы жили на «всем готовом», ни в чем не нуждаясь, а это тоже чего-нибудь да стоит. Выходит, что простым хунхузом быть выгоднее, чем хорошим плотником. С нового года вследствие сокращения штатов Хо-чен-ю уволен и уже не работает в мастерских участка. Этой весной Ли-фу-за идет на «сбор» в лес уже не один, с ним вместе Хо-чен-ю.
И любопытство, и жадность к деньгам, и страх, и какое-то точно раскаяние охватывает Хо-чен-ю, но он все же не отстает от Ли-фу-зы. К осени он делается убежденным хунхузом, считая, что их дело гораздо лучше, чем то, которым занимался раньше». Как видно, побудительным мотивом к вступлению в ряды хунхузов для этого субъекта стала не нужда, а жадность и зависть к «успехам» товарища.
Особую группу в числе хунхузов составляли мстители. Самые разные люди — от крестьянина до купца — становились жертвами произвола китайских чиновников и объединялись ненавистью к властям. Для них хунхузы были тем самым «врагом врага», который, как известно, лучше всякого друга. Преследование со стороны властей также могло быть связано с хунхузами. Жители селений, оказавшихся на пути шайки, поневоле вынужденно предоставляли бандитам пищу, лошадей или временный кров. По сути, любой крестьянин мог быть обвинен в пособничестве хунхузам либо в недоносительстве на них. Как правило, такое обвинение возводилось на самых зажиточных крестьян и имело целью присвоение имущества несчастного «борцами с преступностью».
В определенной степени уход в бандиты в Маньчжурии был формой социального протеста. По меткому выражению крупного деятеля Белого движения генерал-лейтенанта А.П. Будберга, хунхузничество представляло собой своеобразный «китайский большевизм».
Следующую многочисленную группу в рядах хунхузских шаек составляли дезертиры. Армия императорского Китая никогда не отличалась дисциплиной и высоким моральным духом. В рядах войск зачастую оказывались люди, при любой возможности склонные к мародерству и разбою. Хао те бу цзо дин, хао жэнъ бу цзо бин («Из хорошего железа не делают гвоздей, хороший человек не пойдет в солдаты») — эта старинная китайская пословица весьма точно рисует нравственный облик таких «воинов». Процент дезертирства в старой китайской армии был особенно велик там, где служба носила наиболее трудный и опасный характер. По малейшему поводу солдаты и даже офицеры пускались в бега, прихватив с собой доверенное оружие. Помыкавшись и поголодав, дезертиры почти неизбежно оказывались в рядах бандитов, где их, благодаря ценному оружию, принимали с охотой. Первая крупная волна дезертиров пополнила хунхузские шайки Маньчжурии в ходе Японо-китайской войны 1894–1895 гг., боевые действия которой в основном проходили на территории Маньчжурии и сопредельных районов Кореи. Организованная по западному образцу, дисциплинированная и хорошо вооруженная, японская армия с самого начала конфликта перехватила инициативу, нанесла китайским войскам тяжелые поражения у Асана (29 июля 1894 г.) и Пхеньяна (16 сентября 1894 г.), а в конце ноября штурмом овладела крепостью Люйшунь (Порт-Артур). Первые же успехи японцев спровоцировали массовое бегство китайских солдат. Справедливости ради надо отметить, что часть беглецов составляли те, кто покидал действующую армию, разочаровавшись в бездарном командовании и надеясь нанести более ощутимый урон врагу методами партизанской войны. В 1894 г. в тылу японцев в Маньчжурии действовала целая «хунхузская армия». К сожалению, патриотический порыв разбойников с окончанием войны быстро угас, и вчерашние партизаны вернулись к своим обычным криминальным занятиям.
Немалую часть хунхузов составляли цзинъфэй (старатели), хищническим способом добывавшие россыпное золото на берегах многочисленных маньчжурских рек.
Монополия государства на недра, действовавшая в императорском Китае, ставила старателей вне закона и заставляла вести жизнь, практически неотличимую от жизни хунхузов: объединяться в вооруженные артели (читай шайки), держаться в местах, труднодоступных для регулярных войск, и прибегать к насилию для обеспечения себя провиантом и снаряжением. Зачастую такие объединения старателей сотрудничали с хунхузами, нанимая последних для охраны своих приисков. Хунхузские атаманы охотно принимали в ряды своих «дружин» опытных старателеи-одиночек: в районах, контролировавшихся шайками, часто находились залежи драгоценного металла, а посему люди, способные наладить добычу золота, были «ценными кадрами».
Насколько легко старатели становились «чистыми» хунхузами, показывают события, имевшие место в Маньчжурии на реке Давокэнь. До 1889 г. здешние золотые россыпи разрабатывались добытчиками, для поимки которых из города Саньсина периодически высылались отряды солдат. В 1889 г. гиринский цзянцзюнъ (губернатор) Чан Шунь собственной властью разрешил саньсинскому фудутуну (областному начальнику) допустить промывку золота всеми желающими при условии уплаты 10 процентов добычи в казну. Известие об этом вызвало ажиотаж не только в Маньчжурии, но и в Уссурийском крае. Китайцы толпами двинулись на Давокэнь. В деревне Платоно-Александровской им было продано более полутора тысяч одних только козьих шкур, использовавшихся в качестве подстилки для сна. Тяготы дороги вызвали большие жертвы среди китайцев, а на самих вокэньских приисках от болезней умерло до тысячи человек. Между тем из Пекина пришло распоряжение прекратить разработку. Из Саньсина опять послали войска, в столкновениях с которыми было убито около сотни человек. Изгнанные с приисков старатели немедленно образовали несколько хунхузских шаек. Самая крупная из них (около сотни человек) угрожала разграбить город Баянсусу. Для уничтожения банды властям пришлось высылать сводный отряд кавалерии в 500 сабель.
На территории Уссурийского края тесную связь с хунхузами поддерживали китайские браконьеры, промышлявшие зверя в таежных дебрях. Как писал В.К. Арсеньев, «вооруженные, отлично знающие тайгу и все горные тропы, они являются лучшими проводниками. Фанзы их всегда служат хунхузам пристанищем… От китайца-охотника и соболевщика до хунхуза — один шаг. Сегодня он зверолов, завтра — разбойник!».
Общая численность хунхузов Маньчжурии и сопредельных регионов России постоянно колебалась, резко увеличиваясь в годы стихийных бедствий, неурожаев, войн и прочих потрясений. В 1906 г., то есть сразу после Русско-японской войны, численность хунхузов в Маньчжурии приближалась к 30 тысячам человек. Впрочем, цифра эта, по собственному признанию источника, основана исключительно на приблизительных оценках. А о том, насколько приблизительны могли быть такие оценки, говорит то, что в середине 1920-х гг. численность хунхузов в китайской провинции Цзилинь, по данным разных источников, колебалась от 7900 до 24 270 человек. По данным японской военной разведки, в 1932 г. в трех провинциях Маньчжурии было уже 62 тысячи хунхузов. «Российские» хунхузы значительно уступали в числе своим маньчжурским коллегам. Дело в том, что плотность населения, служившего основным источником хунхузских доходов, была здесь гораздо ниже, чем в Маньчжурии. Кроме того, русское население (прежде всего казаки) было неплохо вооружено, а русские власти гораздо активнее, чем китайские, преследовали разбойников.
Численность хунхузов в шайке могла колебаться от 3–5 до нескольких сотен человек. Мелкие шайки были хуже организованы и бедны, их возникновение носило случайный характер, а срок существования не превышал нескольких месяцев. Обычно в мелкие шайки объединялись начинающие бандиты либо хунхузы, по той или иной причине изгнанные из крупной банды. Большим объединениям хунхузов было легче разбойничать, однако уход от преследования и прокормление становились для таких отрядов проблемой. Поэтому оптимальная численность шайки составляла 30–50 человек. Бандиты-одиночки встречались крайне редко: им просто не удавалось выживать в тяжелых условиях кочевой разбойничьей жизни. Одиночка, если не становился жертвой конкурентов, почти наверняка оканчивал свои дни под мечом палача.
Во главе шайки стоял всесильный атаман, который мог быть как выборным лицом, так и самовластным деспотом, чья власть держалась исключительно на личном авторитете. Во втором случае атамана называли чжангуй («хозяин кассы») или даланьба («большой держащий»), В случае если атаман избирался общим решением хунхузской вольницы, его называли даньцзя ды («глава дома»). Иногда главарю подчинялись несколько разрозненных шаек, такой атаман именовался дацзя ды («глава большого дома») В 1903 г. в районе плоскогорья Чанбайшань на границе Китая и Кореи действовали несколько хунхузских отрядов общей численностью до 10 тысяч человек, подчинявшихся «авторитету» Ван Лаодао. При этом непосредственно в распоряжении последнего было «всего» около 600 хунхузов. Разные шайки могли объединяться под общим командованием для проведения какой-либо крупной операции, например для нападения на город.