Шрифт:
повесть
Памяти моего боевого товарища по Афгану - подполковника Сергея Белогурова, погибшего во время выполнения миротворческой операции в Боснии в 2000 году.
«Есть вещи и хуже войны. Трусость хуже. Предательство хуже…»
Эрнест Хемингуэй
1.
Горы были продолжением этого города, приземистые глиняные домишки которого, не найдя
Вершины взирали на людей и возведенные ими строения с гордым превосходством: горам было известно, чей век длиннее.
До войны сюда часто заезжали туристы. Им было, на что посмотреть: и на высокие каменные столбы, врытые в землю еще Искандером Двурогим, который расставлял их по необъятным границам своих владений; и на высеченную в скале статую Будды, изрядно попорченную временем: память о нашествии Великих Моголов, которых тоже изгнали с этой земли. Был памятник и поновее - полуразрушенная крепость с тремя зубчатыми башнями, возведенная британским экспедиционным корпусом и брошенная англичанами после множества тщетных попыток стать хозяевами этой страны.
...Горы были продолжением этого города, говорящего на многих языках. Но однажды на устах его жителей зазвучало новое слово – «шурави» — а через перевал Джабаль-таш ранним утром перевалила, грохоча железом и ревя моторами, колонна мотострелкового полка Ограниченного контингента советских войск.
С той поры минуло уже семь лет...
2.
Полк возвращался с «боевых».
Работавшая в штабе машинистка Эллочка прискакала после обеда в женский «модуль», и, узнав эту новость, он мгновенно пробудился после двухнедельной спячки. На обеих половинах хлопали двери, впуская и выпуская до неприличия возбужденных жилиц; мигом образовалась очередь в душевую, а также еще одна - к единственной полковой парикмахерше, рябой Виолетте…
…В ее комнате, которая была одновременно и спальней, и парикмахерской, уже толклось с полдюжины женщин. Грузная, пышногрудая Виолетта, бабий век которой был давно и безвозвратно прожит, держала в зубах дымящуюся сигарету и усаживала в кресло перед большим овальным зеркалом первую клиентку - самую красивую женщину в полку Эллочку с роскошной гривой длинных каштановых волос.
Дверь комнаты распахнулась, и на пороге появилась еще одна клиентка – официантка офицерской столовой Наталья.
Наталья заискивающе улыбнулась.
– Виолетточка, так я через час подойду?
Виолетта снисходительно кивнула.
– Ладно. Но сегодня стригу без скидки.
Наталья понимающе махнула рукой.
– Само собой. Только ты уж постарайся. Чтобы моему понравилось, ладно?
Она исчезла за дверью, прикрыв ее за собой.
Виолетта окинула многозначительным взглядом женщин, столпившихся в комнате, и криво усмехнулась.
– Зачем ей стрижка? Знаю я ее хахаля-артиллериста. Не успеет приехать – так
зенки зальет, что и не разберет, есть у нее волосы на голове или нет!
Женщины заржали так громко, что на окнах задрожали занавески…
…А еще в одной комнате барака, словно не слыша поднявшейся суеты, стояла на коленях перед приколотой к стене бумажной иконкой Богоматери и беззвучно, одними губами, читала молитву похожая на испуганную школьницу худенькая, голубоглазая Аннушка…
3.
В восьмом часу утра, ежеминутно зевая, не выспавшийся и лохматый начальник строевой части – черноволосый крепыш старший лейтенант Чепига - сидел в своем кабинете и перебирал бумаги.
Дверь с треском распахнулась, и в кабинет вошел капитан Корытов. Следом за ним боязливо переступил порог тощий и сутулый начпрод полка лейтенант Маничев, который был выше Корытова на целую голову.
Корытов стянул с лысой головы кепку, отер ею с красного, морщинистого лба капельки пота, облокотился о деревянную стойку, делившую комнату пополам, и рявкнул:
– Полюбуйся на этого дурня, Витёк! Он замахнулся на Маничева локтем.
– У, лейтенант зеленый! Заставил старого капитана тащиться в комендатуру ни свет ни заря.
Чепига вытаращил глаза.
– Как же вы его вызволили с «губы», Евгений Иванович?
– Как, как... Наврал коменданту, что заменяю начальника штаба. В грудь себя бил...
Корытов обернулся к лейтенанту.
– Давай рассказывай, как залетел.
Пунцовощекий Маничев виновато переминался с ноги на ногу.
– Бачонок меня сдал. Там, в городе, этих пацанов… Отцы в лавках сидят, а они покупателей зазывают. Вот и ко мне один прицепился.
Чепига привстал.
– А ты?
– Послал его подальше. А пока в один дукан заглянул, в другой, этот гаденыш сбегал за нашим патрулем. В общем, выхожу я из дукана, а меня цап-царап. Всю ночь просидел на «губе»...
Чепига покрутил пальцем у виска.
– Ты что, не знал, что на этой неделе начальник гарнизона запретил выезжать в город за покупками?
– Знал.
– Ты уж до конца все рассказывай, - хлопнул капитан по стойке ладонью.
– Как тебя на гауптвахте обшмонали, что нашли... Давай!
Маничев покраснел еще больше.
– Купил я себе брелок, в виде земного шарика...
– ...на котором пол Сахалина не красным, а желтьм японским цветом зарисовано, - закончил за лейтенанта Корытов.
Глаза Чепиги жестко сузились.
– Знаешь, что за такие покупки бывает?
– Во-во, - подхватил Корытов. – Комендант как брелок увидел, так и взбеленился. Хотел сдавать Сашеньку в особый отдел. Еле отговорил.
– Кланяйся Евгению Ивановичу в ножки, Маничев, - облегченно вздохнул Чепига.
– Ну, в ножки - это ни к чему, а вот пару «пузырей» с тебя, парень, причитается! — капитан хохотнул.
– Да расслабься. Когда звонили из комендатуры, в штабе никого, кроме Витьки, не было. Больше ни одна живая душа не знает.