ХВ. Дело № 2

Батыршин Борис Борисович

Он взял пергамент и пододвинул поближе настольную лампу. Тэк-с, написано на арамейском, причём часть текста — это собственно арамейские письмена, часть — так называемое «квадратное письмо», его и сейчас используют при переписывании наших священных текстов. А вот с остальным хуже — это анаграммы, причём составлены они большим знатоком Каббалы…

Он посмотрел на меня поверх очков — глаза у него были бледно-голубые, водянистые.

— Придётся подождать, молодой человек. В такой головоломке с налёту не очень-то разберёшься.

— И часто у тебя такое бывает? — спросила Татьяна. Она сидела на подоконнике и болтала ножкой. За распахнутым окошком кровянел на фоне жёлтого палестинского неба закат — завтрашний день обещал быть ветреным. Народу перед монастырём Сестёр Сиона, куда выходили окна снятой нами крошечной квартиры, почти не было — торговцы давно свернули свои лотки, и только маленькая кучка греков что-то обсуждала, стоя возле каменного кольца давно пересохшего колодца в самой середине площади.

— Ну…. Раньше, когда восстанавливал память после амнезии, случалось довольно часто. — ответил я. Потом прекратилось, как отрезало — и вот, недавно началось снова. Первый раз ещё в коммуне, второй — в Константинополе на пристани.

— То-то ты тогда побледнел, как мел. — хмыкнула Татьяна. Я решила, что тебе дурно, но переспрашивать не стала. Ты ж у нас шибко самостоятельный, захочешь — сам скажешь.

…Ну вот, опять — не может без подколки! Впрочем, сам виноват, так и не поговорил с ней, тяну…

— А раньше почему нам не говорил о своих видениях? — осведомился Марк.

— А смысл? — я пожал плечами. — Говорю же, в те разы не было ничего конкретного. Так, картинки не слишком связанные одна с другой. Я даже дума, что это нервы шалят, вот и не стал вас тревожить по пустякам.

— А сейчас, значит, решил всё же потревожить?

Я кивнул.

— Сейчас — решил. Потому как из этого, как ты выразился, "видения", следуют конкретные выводы. И не просто выводы — действия. Как же я мог смолчать?

Сразу, как только флэшбэк меня отпустило, я настоял, чтобы «Двойка» немедленно отвезла меня назад. Она забеспокоилась — что стряслось? — но, видимо, видок у меня был ещё тот, поэтому она просто умолкла и деликатно поддерживала меня под локоть, когда мы шли к машине. По дороге я слегка оклемался от встречного ветра (всё же, флэшбэки выматывают не хуже, чем если бы полдня мешки с песком ворочал) и когда мы прибыли в Эль-Керем был уже почти в форме. Распрощался со спутницей, условился насчёт завтрашнего дня и ушёл, оставив её в тяжком недоумении. Зря, наверное — они с «Прыгуном» отвечают за нас, и не следовало поступать с ними совсем уж бесцеремонно… Ладно, завтра попробую как-нибудь извиниться: объясню, что внезапно закружилась голова, и решил вернуться, пока не хлопнулся без чувств прямо посреди улицы. Может же человеку вдруг, ни с того ни с сего стать дурно?

— И вот ещё что… — добавил я. — Все недавние "видения" каждый раз были так или иначе связаны с дядей Яш… простите, с нашим общим другом.

— Да ладно, будет тебе… — Марк поморщился. — «Наш общий друг…» Говори как есть, всё равно никто не слышит.

— Нет уж, договорились без имён — значит, без имён. — я наставительно поднял указательный палец. — Конспирация должна быть!

Тоже мне, конспиролог! — фыркнул Марк.

— Не конспиролог, а конспиратор! — сказал я невыносимо назидательным тоном. — Конспирологи — это те, кто придумывают всякие там теории заговора, а я всего лишь следую инструкциям. А там ясно сказано: «без имён». Чего непонятного?

Вернувшись в Эль-Керем, на нашу съёмную квартиру (или правильнее будет сказать явку?) я собрал ребят в крошечной гостиной, выпил один за другим два стакана превосходного греческого лимонада, который Татьяна утром принесла с площади, раскинувшейся у нас под окнами — и изложил всё, что со мной произошло, не скрывая ни единой, даже самой мелкой детали. Интуиция (она же шестое чувство, она же «чуйка», называйте, как хотите) подсказывала, что сейчас следует быть предельно откровенным.

Татьяна покачала головой — вид у неё был самый недоверчивый.

— Удивительно, как ты хорошо всё запомнил. Я вот свои сны никогда не могу пересказать. Вроде, когда просыпаешься — кажется, всё ясно, понятно, хоть на бумагу записывай, а пять минут пройдёт — и остаются какие-то бессвызные обрывки.

Я пожал плечами.

— Говорю же — это не совсем сон. Точнее, не сон вовсе. Понимаешь, я словно сам там был, только не мог ни слово сказать, ни пальцем пошевелить. Тело словно само всё делало, а я только при этом присутствовал, как сторонний наблюдатель, даром, что был внутри. Но — да, запомнил всё, до последнего слова.

— Ну, хватит уже, а? — Марк от нетерпения чуть не подскакивал на стуле; наши рассуждения о снах и видениях не интересовали его совершенно. — Давай, излагай, что там было дальше.

— Да ничего особенного. Ребе что-то говорил, очень долго, но у меня в памяти мало что отложилось. Помню только, как он сказал, что текст на пергаменте написан по особенному, хитро, чуть ли не зашифрован, и прочитать его так, с ходу, нельзя. Потом добавил, что в доме есть тайник, о котором больше никто не знает — туда он и собрался спрятать пергамент до тех пор, когда всерьёз возьмётся за расшифровку. А пока суд да дело — займётся самой книгой.

— Ну и что? — спросила Татьяна. — Шифры, тайники… нам-то какой прок от этих сведений?

— Прок есть. Возможно, убийцы ребе Бен-Циона унесли из дома только книгу, а до тайника с пергаментом не добрались — попросту не искали, не знали про него. А значит, есть шанс, что пергамент до сих пор там.

Я в упор посмотрел на девушку. Он фыркнула и приняла независимый вид — сама уже всё поняла.

— Значит, надо его найти. И это уже твоя задача, верно? Завтра, с утра пораньше, «Прыгун» заберёт нас на своей машине и отвезёт в Иерусалим. Нас проведут в дом ребе, а там тебе и карты в руки. Так что — готовь свои прутики, понадобятся. Если повезёт — завтра добудем этот пергамент.