Хватайся! Рискуй. Играй. Умри
Шрифт:
— Так-то да, но… Я вчера услышал разговор между папой и мачехой, а ты знаешь, она меня ненавидит, и узнал, что они хотят от меня избавиться.
А вот теперь Костя действительно удивился. Я продолжил:
— Бабушка хочет, чтобы я жил у нее.
— Но почему они хотят тебя выгнать из дому?
Этот вопрос волновал меня больше всего. И тому находился вполне очевидный ответ.
— Потому
Я не ожидал, что внезапно разозлюсь, но я разозлился и продолжал выражать гнев словами:
— Они даже не знают, сколько боли приходится терпеть в больнице. Каждые две недели операция и каждый день перевязки. Тысячи швов, болезненные процедуры, уж молчу о катетере, установленном в сгибе локтя. Ты представляешь, каково приходится, если нельзя сгибать руку десять дней подряд после каждой операции? И уж никто не представляет, каково просыпаться от наркоза с надеждой, что в палате находится кто-то, кто любит тебя, но увидеть лишь санитарку, подающую тебе утку!
Пораженный моими словами Костя некоторое время переваривал информацию.
— Да, нелегко тебе. А я провел лето на работе. На моей шее больная мама, трое братьев и две сестры. Отца нет. Матери едва хватает на еду. Вот и таскал цемент на стройке… Хочу сказать, на самом деле, многим нелегко. Причина, по которой тебя выгоняют из дома, не в ненависти, с ненавистью справиться можно, а с чем-то, с чем отец и мачеха справиться не могут.
Вхожу в подъезд, снимаю шапку и направляюсь к лифту. Долго стою перед кнопкой вызова, решаю: жать или не жать? Не жму. Ноги ведут по лестнице на девятый этаж.
В детстве я беспардонно врал одноклассникам, что хорошо живу. Что родители неплохо зарабатывают. Мне не нравилось быть честным. Потому что честность — ключ к моему внутреннему миру, где не было места даже для девчонки, в которую угораздило влюбиться.
Прохожу второй этаж.
Зато обо мне все знал Игорь. У нас были одинаковые проблемы и мышление. В мои одиннадцать лет, в июле, когда прошел слух, что Ленка, моя мать, разбогатела и живет в Казани, я с братом отправился на ее поиски. Тем утром он попросил нас сходить в магазин за соком, дал денег, а мы вместо этого ушли в столицу Татарстана — Казань, до которой пятьдесят километров. Мы прошли лишь порядка двадцати километров, когда дедушка нас хватился и стал разыскивать.
Третий этаж.
Нас случайно поймал по дороге знакомый, шедший из одной деревни в другую. Видимо, тоже любитель длинных пеших прогулок. Но тем было лучше. Потому что слухи не оправдались. Мама не разбогатела, и находилась в Лаишеве со сломанной загипсованной ногой. В феврале эту шлюху сбросили с четвертого этажа техникумского общежития, где ей довелось поучаствовать в групповухе.
Четвертый этаж. Ускоряю шаг.
В семнадцать лет я перестал часто видеться с Игорем. Он казался мне каким-то недалеким, беззаботным мальчишкой. А брат считал, что я не разбираюсь в жизни.
Пятый этаж.
Однажды он пришел ко мне с дивиди-плеером, сказал, что украл его у одного мужика, а тот оказался ментом. Попросил, чтобы я его спрятал.
Шестой этаж.
Тогда-то наши пути и разошлись. Я не стал выдавать его, но попросил уйти и никогда никому не предлагать преступать закон. Я — тот, кто поступил не по-братски.
Седьмой этаж.
Игорь на самом деле очень умный парень, просто до фанатизма увлеченный наркоторговлей и домушничеством. Из нескольких десятков, а может и сотни родственников я знаю еще троих умных людей.
Восьмой этаж.
В первую очередь, мой отец. Но он спился, и от его рассудка уже ничего не осталось. Во вторую, дядя Саша. Но он женился на рыжей сучке, она оказалась умнее его, в итоге он погубил свою жизнь, став собачкой на ее поводке.
Девятый этаж. Я дохожу до двери, жму звонок.
И третий человек — моя крестная Оксана. Она — единственная из родственников, реально любившая меня. Ценные советы крестной не раз помогали в бытовых вопросах, за что ее и ценю до сих пор.
Жаль, она не приняла мою бисексуальность. Из-за этого мы больше не общаемся.
Жму звонок еще раз. Наконец Аней открывается дверь. Она выглядит уставшей, словно всю ночь не спала. Прохожу в коридор, раздеваюсь, с Аней иду в зал. В зале вся Bish-B в полном составе.
— Пятеро дома, и никто не мог быстро дверь открыть?
Плюхаюсь на пыльное кресло непонятного цвета, то ли фисташкового, то ли салатового. Неважно, главное, по ощущениям, довольно мягкое. Смотрю на лица товарищей.
— Что такие кислые?
Андрей садится на диван напротив меня, спрашивает:
— Ты почему не сказал нам о раке?
— Я сам узнал о нем только неделю назад.
Кристи, валявшаяся на диване и грызшая яблоко, встревает:
— В любом случае, твое заявление на концерте было ахренеть как уместно.
Настя сердится:
— Женя, у Макса рак, не могла бы вести себя вежливее?
— Ой, простите, платочек для слез забыла.
Кристи поднимается с дивана и уходит на кухню. Влад почему-то стоит у окна и избегает смотреть в мою сторону. Эндрю продолжает:
— Мы все за тебя переживаем. Макс, ты наш друг. Ты обязан делиться такими вещами с нами.
Говорю, но не узнаю своего голоса:
— Поздно давать наставления, что я обязан, а что нет. Не в моих силах выбирать, когда умереть. Ты думаешь, молчать об этом — просто?
— Да, ты прав. Прости… Мы — группа, помнишь? И теперь твоя болезнь — наша проблема. Завтра концерт в Казани. Что будем делать?
Выпаливаю:
— Выступать!
— Но ты болен, мы не можем этого позволить!