Хваткий мой
Шрифт:
Вот и сегодня – явно не в духе хозяин.
Сколько ни махал ему хвостом, ни разу не взглянул…
Значит, верному псу можно вернуться обратно.
Приятно на солнцепёке: снизу, под брюхом, земля прохладна, чуть нагрета шерстью.
На охоту, видать, не пойдут.
Ну да ладно, отдыхать всегда приятно.
Хозяин всего живого, светло-белое солнце с одинаковой полуденной силой озаряло поверхность земли, и правую, и левую её стороны.
Бесчисленные лучи, сливаясь в сплошной
Солнце светило и Кончою, когда тот вышел из дома, и его каурому, так никуда и не отошедшему от штакетника, на который Кончой набросил повод ещё час назад.
Светило солнце и молодому тынару, все ещё трепыхавшемуся, хоть и слабо, в паутине верёвок.
Играло на темно-серой спинке распяленной птицы, на поперечных светлых дорожках, бегущих к животу, отражалось от твёрдо-коричневого клюва, приоткрытого так, что виден был алый коготок язычка: пропадал и возникал он, пропадал и возникал – значит, птица дышала.
И уж совсем равнодушно было солнце к пёстрой тушке мёртвой курицы.
Мёртвое не согревалось, мёртвое и есть мёртвое – тушка, утратившая форму, беспорядочная куча перьев, розовая, уже без мяса кость, что высунулась из грудки.
Яркое солнце освещало всё подряд, ему было всё равно, кого и что согревать.
И муху с пурпурным брюшком, что искала удобного для себя места на мёртвой рябой курице.
Молодой тынар слышал жужжание мухи, правый глаз следил за причудливым её передвижением.
Приникнув к траве, соколик лежал неестественно для себя.
Тело утомилось, крылья одеревенели.
Сколько же всё это ещё продлится?
Глупая, бестолковая птица, похожая на фазанью самку…
Кусок её мякоти, с таким трудом вырванный им из птичьей груди, по вкусу, припомнилось, был слаще, чем фазанье мясо, и не такой жирный.
Не надо было глотать тот кусок!
Зоб-то он себе успел набить, но освободиться теперь не знает как.
Он смутно догадывался, что освободить его может лишь чья-то помощь со стороны.
Он не знал, а больше ни о чём не стоило беспокоиться.
Он сыт настолько, что не хочет даже смотреть на свежее мясо, которое лежит почти у самого клюва.
Он продержится теперь без пищи целых трое суток.
Ничего, никого он не боится.
Неведомо ему, что такое смерть?
А что такое ждать, он понимал.
Вот он и будет ждать дальше.
Больше не стоит пытаться вырваться: от таких попыток обострялась боль то на шее, то над глазом, то на щеке, или кончик хвоста сдавливала какая-то сила, или плечо саднило.
Не рвись, не двигайся, и тогда боль загадочно отступает куда-то.
Это он понял быстро.
Странный шум вдруг послышался соколёнку.
Такого шума он ни разу ещё не слышал.
Тяжело и отчётливо: туп, туп, туп.
Потом поближе: туп-туп, туп-туп, туп-туп.
Настойчивее и громче.
Предчувствие чего-то недоброго волной проходит по телу молодого сокола.
Он застывает.
Натянул плёнку правого глаза до конца, а сам превратился вслух.
Тяжёлый топот все приближался.
Стали различимы ещё и лёгкие, как дуновение ветра, шаги, словно у зайца, которого если что и выдаёт при беге, так лёгкий хруст сухих соломинок, хворостинок.
Но приближающееся существо довольно тяжёлое, под его ногами веточки ломались.
Потом послышалось скулящее взвизгивание – и тут соколёнок приоткрыл глаз!
Показалось огромное четвероногое животное, похожее на лису, только чёрное.
Животное замерло подошло прямо к сети и замерло.
Нет, соколёнок, пожалуй, не смог бы его победить.
А уж сейчас с ним, распластанным в этой непонятной паутине, зверь мог поступить, как хочет…
Но всё же, зачем прибежало сюда такое огромное животное?
Что от него надо этой "лисе? "
Туп-туп, туп-туп…
Всё ближе и ближе.
Зверь, похожий на лису, обежал вокруг соколёнка, радостно громко заскулил.
Стало быть, направлялся-то он как раз сюда, к сети.
Тяжёлые тупые звуки подошли почти вплотную к пленённой птице, и тогда похожий на лису чёрный зверь громко, отрывисто загавкал на молодого сокола.
И чувствовалось, что зверь веселится и не собирается трогать соколика.
Получалось, что он вскрикивает не для себя, для кого-то ещё.
Вон завилял черным тонким, как прут, хвостом, выглядывающим то из-за правого, то из-за левого бока.
Лаял он на молодого сокола, прижимая его грохотом своего лая к земле.
Гавкнет над правым ухом птицы – он вздрагивает всем телом, начинает кипеть, собирая злость и обиду.
Туп-туп, туп-туп, туп-туп… и в округе всё смолкло.
Молодой сокол вновь приоткрыл глаза.
Показалось: почти из-под макушки сосны нависло над ним голое лицо человека – за свою короткую жизнь соколик не раз видел двуногого – человека.
Этот сидел на каком-то огромном звере с раздутыми ноздрями, с вытянутой вперёд большущей головой.
Оба они были до такой степени крупны, что у молодого тынара зашлось сердце!
Ещё не заметят, наступят нечаянно и раздавят его!
Немедленно надо взлететь.
Тело делает все необходимое, что нужно перед полётом, напрягаются все мускулы, которые обычно поднимают птицу в воздух.