Хвост павлина
Шрифт:
И Хозяин, и Гость были тогда обычными палеантропами, и кофе еще не был изобретен, как и этот крепкий напиток в бутылке. И дрова тоже изобретены не были, потому что _печи топили страшно подумать чем_…
— Может, еще чашечку? — предложил Хозяин.
— С удовольствием, — согласился Гость.
Они сделали по глотку и помолчали, отдаваясь теплу. Хозяин закурил запретную сигарету.
— Человек должен думать о будущем, — сказал Гость, словно желая придать должное направление своим мыслям.
— А разве будущее возможно без прошлого? Все, что существует, уходит в прошлое, для того и уходит, чтобы освободить место будущему.
— Вот
Тот, на портрете, думал о чем-то своем, что, возможно, соответствовало замыслу художника, а скорее всего потому, что он и сам принадлежал прошлому, и то, о чем сейчас затевался спор, для него было давно бесспорным. Что делать, люди склонны забывать прошлое, отрекаться от него и даже закапывать в землю, чтобы его было удобней топтать…
— Вы знаете, профессор, я не поклонник вашей профессии. Для чего раскапывать прошлое? Это ведет лишь к повторению старых ошибок. В двадцатом веке многого удалось бы избежать, если б мы не знали об опыте средневековья…
Опыт прошлого… Немало его было собрано здесь, в музее. Экспонат номер 72, девушка из палеолита… В пещере было душно и темно, и она вышла подышать свежим воздухом… На берегу речки она повстречала человека незнакомого племени и бросилась бежать, но он крикнул: «Постой!» — и она остановилась. Он подошел и сел у ее ног, ей стало страшно, но уже не хотелось уходить. Так их и застали на берегу: она стояла у самой воды, а у ног ее сидел этот человек, экспонат номер 73 — потому что похоронили его рядом с девушкой.
Экспонат номер 300, огромный череп мыслителя. Какой-нибудь первобытный Эйнштейн, открывший, что сила удара зависит от величины палки, и ставший жертвой своего открытия. Экспонат номер 118, судя по челюсти, первобытный оратор или первобытный диктатор…
— Оставим их, — сказал Гость, отодвигая недопитый кофе. — В другое время, профессор, я бы охотно послушал ваши истории, но сейчас… Мне очень жаль, профессор, но я пришел к вам по поводу Двести Двенадцатого.
— Вы?!
— Что делать — пришлось поменять специальность. Чтобы не копаться в земле, — он попробовал улыбнуться, — как мы с вами в те времена. Извините, профессор, у каждого свои обязанности. — Он помолчал ровно столько, сколько требовалось, чтобы перейти от дружеской беседы к исполнению служебных обязанностей. — Вам известно, куда исчез экспонат?
Ответа не последовало.
— Профессор, я вас прошу… Это всего лишь свидетельские показания. Вам известны обстоятельства, при которых исчез экспонат?
— Нет, не известны, — сказал Свидетель.
— Не торопитесь отвечать, у вас есть возможность подумать. Двести Двенадцатый подлежал изъятию, он числился в списках…
— Это очень ценный экспонат.
— Этот скелет первобытного человека был признан нежелательным для нашего времени и подлежал изъятию. Вы знали об этом?
Палеантропы сидели в своей Мугарет-Табун и слушали, что было тысячи лет назад или вперед, когда на земле жили разумные люди. Они удивлялись, что люди эти жили в домах со светлыми окнами, что по вечерам они пили чай и читали газеты… Или ходили к знакомым, или принимали их у себя. Каждый из них был настолько значительной личностью, что мот принимать у себя, иногда даже в отдельной комнате… Это было невероятно, и палеантропы с сомнением качали головами…
— Вы знали об этом? — повторил вопрос Следователь.
— Знал, — твердо сказал Свидетель.
Следователь достал из портфеля папку и стал что-то вычитывать. Он долго вычитывал, потом стал записывать, потом отложил папку и задал новый вопрос:
— Кто был ночью в доме?
— Я был. Я, видите ли, здесь живу… Я был один, а больше никого не было.
— Постарайтесь вспомнить, — сказал Следователь.
— Мне нечего вспоминать.
— В таком случае я вам помогу. Вчера вечером, — он заглянул в свою папку, — в одиннадцать двадцать пять вам позвонили. У вас кто-то снял трубку и сказал, что вы не можете подойти к телефону. Кто это был?
Свидетель ответил не сразу. Он отошел к окну и долго смотрел на распростертую внизу площадь (по-старому плац — или, может, уже по-новому?).
— У меня был врач, — сказал Свидетель.
— Я не знал, что вы болеете… Давно собирался вас навестить, но эта работа… Поверите, для себя — ну совершенно не остается времени. А так хотелось посидеть, как мы сидели тогда… — он засмеялся. — Только, конечно, в других условиях.
— Я тоже вас вспоминал.
— Ну что там я! Мелкая сошка, один из тех, кому вы засоряли мозги. Конечно, если у человека нет будущего, он вынужден довольствоваться прошлым. Но если оно есть… а сейчас оно у нас есть… Так кто же он, этот ваш ночной посетитель?
— Врач из скорой помощи. Фамилии его я не знаю. И в конце концов, почему я должен вам давать эти сведения?
— Мы с вами давно не виделись, профессор, мы стали совсем чужими. Когда-то вы были откровенны со мной и охотно отвечали на все вопросы. Да, там мы доверяли друг другу… Вы помните нашего врача? Он у нас постоянно болел, и мы все вместе его лечили. Хороший был человек. Все спрашивал у вас о доисторической медицине, интересовался древними скелетами, а свой скелет оставил там, в яме, которую сам же и выкопал…
— Я был у него в прошлом году.
— Смотрите! Значит, не забываете? Это хорошо, когда такая память… Так, может, вспомните фамилию врача, который был у вас прошлой ночью?
— Нет, — сказал Свидетель.
— Напрасно. Вы даже не догадываетесь, как это важно для вас. Конечно, пропавший экспонат принадлежит вам, трудно предположить, что вы сами его у себя похитили. Но если учесть вашу деятельность… Быть историком — не самый праведный путь.
— Это моя профессия.
— Плохая профессия. История преступна, она античеловечна. И не суд истории, как вы говорите, нам нужен, а суд над историей.
Даже Кафзех — из людей, близких Схулу (по классификации Вейденрейха), и тот интересовался, что было на земле до него. И когда палеантропы, свесившись со своих нар, слушали рассказы о далеком-далеком прошлом, Кафзех, немолодой уже прачеловек, пристраивался где-нибудь рядом и, делая вид, что следит за порядком, на самом деле внимательно следил за рассказами. Иногда он не выдерживал и сам задавал вопрос, и тогда ему приходилось обстоятельно все пояснять, потому что он понятия не имел о том, что было на земле до его появления. Впрочем, он был добрый человек, хотя в силу своей душевной малоподвижности и не был способен на добрые дела. Конечно, если б он жил в цивилизованном обществе, он бы и сам постепенно цивилизовался и научился сомневаться, тревожиться и сожалеть, но, живя среди людей своего типа, он ни о чем не сожалел и послушно выполнял все приказания. И когда Схул потребовал дать ему камень, тот самый камень, Кафзех послушно его принес, да еще спросил, не маленький ли, потому что можно принести и побольше.