Хвост павлина
Шрифт:
— Эти врачи такие фанатики, — сказал Следователь. — Один, представьте, привил себе рак, чтобы понаблюдать за ходом болезни. Не исключено, что вашему доктору для чего-то понадобился древний скелет.
— Он не хирург, он невропатолог.
— Это важное обстоятельство, — сказал Следователь и записал это обстоятельство. — Конечно, невропатологу скелет ни к чему. Он и смотреть не станет на ваши древности.
— Ну почему же… Как всякий мыслящий человек… Он смотрел, я ему показывал.
— Когда почувствовали себя лучше?
— Да нет, не вчера. — Свидетель замолчал,
— Ваш врач, видно, неглупый человек, я бы и сам у него полечился… Нет-нет, я не настаиваю, профессор, я вообще не очень доверяю врачам… Так что же он говорил, познакомившись с вашей коллекцией?
— Он сказал, что история человечества похожа на историю запущенной болезни.
Следователь кивнул. Ему понравилось и само выражение, и то, как в нем удачно связывались медицина и история, намечая возможное соучастие в том деле, которое ему предстояло раскрыть.
— И как же он предлагал избавиться от этой болезни? Путем хирургического вмешательства?.. Хотя… вы говорили, что он не хирург… Но, как у врача, у него должны были быть какие-то соображения… Возможно, он их высказывал… Ведь вы не однажды встречались?
— Не однажды… Но почему я должен вам отвечать?
— Можете не отвечать, — любезно разрешил Следователь. — Я понимаю, если человек болен, то чем чаще приходит врач… Конечно, для врача это затруднительно…
— Ему по дороге. Он здесь рядом работает в клинике.
— Ну, если рядом… — Следователь записал и это обстоятельство. Потом взял телефонную книгу и стал ее листать. — Да, что ни говорите, профессор, а такого врача, какой был у нас там, теперь не сыщете. Без инструментов, без лекарств, и ведь сам едва волочил ноги… Все собираюсь к нему съездить, цветы положить… Да в этой суматохе разве вырвешься?
Свидетель застыл в своем кресле. Он смотрел на этого человека, которого когда-то хорошо знал, так знал, как можно только _там_ узнать человека, смотрел и не узнавал его. _Там_ он был другим человеком. Может быть, потому, что там не было телефонной книги, в которой точно записаны все адреса.
Следователь встал. Разговор был окончен, и он подтолкнул маятник, позволяя времени двинуться дальше.
— Вот и все, — сказал он и улыбнулся. — Теперь вам не о чем беспокоиться. Виновника мы найдем.
— Виновника мы найдем, — сказал Схул.
И тогда все палеантропы, выстроенные возле пещеры, сделали шаг вперед, и каждый сказал:
— Это сделал я.
Схул вышел из себя. Он ругался на своем скудном языке доисторического человека и обещал всех упрятать так, что их не найдут никакие раскопки. Он требовал, чтобы ему назвали бездельника, который придумал эту лопату, чтобы облегчить себе труд, и кричал, что палеантропам никогда не видать ни лопаты, ни других орудий труда, что они будут вот так, руками ворочать землю, пока не навалят ее на себя.
Схул очень ругался и требовал, чтобы ему назвали виновного, но палеантропы стояли не шелохнувшись и каждый твердил:
— Это сделал я.
Вот тогда Схул и приказал подать ему этот камень. Кусок гранита, пролежавший тысячи лет, прежде чем дождаться своего часа, своего действия. Мертвый камень, орудие вечности, уничтожающей все живое…
— Это сделал я.
— Вы, профессор? Вы свидетельствуете против себя?
— Это сделал я, — твердо сказал Свидетель.
— Ну, хорошо, — Следователь опять опустился в кресло. — Расскажите все с самого начала.
Это было давно. А может, не очень давно. Трудное было время для человека. Беззащитные на этой, почти непригодной для жизни земле, люди жались друг к другу, согреваясь своими телами. И они зарывались в землю, спасаясь от холода и жестокости подобных себе и оставляя в земле свои скудные кости… Хищники бродили по земле, и только они чувствовали себя свободно, но тоже не очень уверенно, и, чтобы защитить себя от более сильных, они приносили им в жертву людей. Очень страшно было быть на земле человеком, и люди скрывали все, что было в них человеческого, и поступали несвойственно своей природе.
Это были палеантропы, очень древние люди, и древними их сделало не столько время, сколько их невозможная жизнь. Все силы природы были направлены против них, против их свободной воли и разума. И разум их, в плену у злобы и ненависти, уже начинал верить в справедливость безумия, окружавшего их… А по ночам, обессиленные работой, они забивались в свои пещеры и слушали рассказы о других временах — возможно, будущих, а возможно, прошедших. Человек приручит собаку, и она не будет на него бросаться и его загрызать, и можно будет спокойно сидеть у печи, не опасаясь, что тебя в нее бросят.
— Не понимаю, зачем вы это рассказываете.
— Зачем?.. Я не знаю… Может быть, потому, что среди этих людей был и экспонат Двести Двенадцатый.
— Вы нездоровы, — сказал Следователь, — вам нужно лечь.
— Не беспокойтесь, я уже лег. Я закопал себя глубоко-глубоко, так, что меня найдут через тысячу лет, не раньше. Возможно, тогда не останется в мире камней, которыми человеку разбивают голову.
— Итак, вы утверждаете, что сами изъяли этот экспонат, хотя и знали, что он числится в списках? Ну что ж, профессор. Мне остается только сожалеть. Поверьте, мне не хотелось браться за это дело… Я ведь тоже многое помню, профессор, и как друга, как старого товарища, мне хотелось бы вас защитить… но, профессор, я очень плохой защитник… И я обвиняю вас, — он встал, и голос его зазвучал тверже: — Я обвиняю вас в том, что, во-первых, вы раскапываете прошлое, а во-вторых, пытаетесь его утаить от инстанций, которым положено о нем знать. Вам ясна суть обвинения?
Обвиняемый молчал. Он сидел, сжав руками виски, то ли собираясь с мыслями, то ли, напротив, пытаясь от них освободиться.
— Вы поняли суть обвинения?
Схул поднял камень. Тяжелый камень взлетел в его руке, целясь в непокорную голову.
— О, я не сказал самого главного! Экспонат Двести Двенадцатый — это я. Это меня вы приговорили к изъятию.
— Куда вы девали скелет?
— Мой скелет? Я его закопал. Пускай полежит, дождется лучших времен. Ведь будут и лучшие времена, а? Как вы думаете?