Хьюстон, у нас проблема
Шрифт:
Старичок поворачивается на своем стуле. Нас тут шестеро, а разговаривает только он. С кем он разговаривает? С нами? Сам с собой? Со своей собакой?
Я не ревную свою мать. И никогда не ревновал. Но это мерзко, когда твоя собственная мать делает из тебя дурака. Она что думала – я этому герою-любовнику в горло вцеплюсь, что ли?
– Но их же это не касается. Они вообще хотели бы, чтобы все умерли – о, это прямо мечта у них. Чтобы все пенсионеры так: утром – на пенсию, вечером – на кладбище. Вы садитесь, дамочка, я подвинусь. Ой, беда какая! Ножку сломали? А выглядит, будто сломали. А что это он такой тихий?
У меня тихонько звонит телефон – и глаза всех присутствующих обращаются на меня.
– Алло? – отзываюсь я так тихо, как только могу. Выходить мне никуда не хочется. После вчерашнего дождя воздух влажный и горячий. Как в бане. В семь утра было двадцать шесть градусов, я вообще не помню такого жаркого лета. А тут по крайней мере почти прохладно.
– Пан Иеремиаш Чакевич? Меня зовут Генрик Аркадовский, и я звоню вам, чтобы сообщить о том, что вы выиграли приз. Вас ожидает памятный подарок. Могу я у вас попросить ваш адрес, мы пришлем вам на него приглашение?
– Приглашение или приз? – уточняю я.
– Приглашение на презентацию одеял, а на этой встрече вас ждет ваш подарок, серебряный…
– Спасибо большое, – говорю я спокойно, – возьмите себе этот подарок.
– Благодарю вас за уделенное мне время. – Мужик отключается.
Вот у кого работа не дай бог. Каждый раз врать, каждый раз пытаться кого-то развести – и выхода нет. И получает он в час наверняка не больше восьми злотых. А палата в больнице стоит тысячу сто пятьдесят. Что же удивляться, что бабки за каждые пять злотых трясутся?
– Сейчас вы? А мне казалось, что сейчас того пана очередь, – старичок устанавливает порядок. – Нет, не вы, я вам говорю! Нет, я уж попрошу. Я тут с десяти сижу. Целый день насмарку теперь. Все спешат, а вы думаете, я здесь для удовольствия сижу? Входите, пани, входите, я же вижу, что ему больно. Я подожду. Мне уже торопиться-то некуда. Ну, в таком переносном смысле. А вы, пан, дождитесь, когда ваша очередь будет.
Если съемки начинаются через месяц, это значит, что с утра до ночи я буду отсутствовать. А мать ведь надо будет возить на химию. Нужно будет попросить кого-нибудь. Нанять. Или отказаться от съемок. Но от съемок нельзя отказываться, только не сейчас!
Надо все это как-нибудь организовать.
Жаль, что я столько денег потратил на Канары.
Кому я хотел сделать назло?
Канары с Мартой были бы совсем другими. Но Марты нет. И не будет.
Если я сейчас откажусь – меня уже больше никто и никуда не позовет. Такой случай бывает раз в жизни. И это очень редкое явление – чтобы актриса могла сама выбирать себе оператора. Это могут себе позволить только настоящие звезды.
Что же мне делать?
– Как ее зовут? – старичок склоняется к большой легавой. Та не обращает на него никакого внимания. – Длинное имя какое. Я-то предпочитаю покороче, оно сподручней как-то, но это, конечно, дело вкуса, о вкусах не спорят. А короткое имя и выговаривать легко, Джек, например.
А может быть, Инга права?
Если бы я не был таким мямлей, то жизнь моя была бы в разы лучше, это точно. Позвоню Алине, может, она прямо сегодня со мной встретится. Набираю ее номер, жду десять гудков, автоответчик не работает.
– Вы заходите, я могу подождать. Столько ждал – пять минут еще подожду, что уж.
Старичок цепким взглядом осматривает приемный покой, не упускает из виду никого. Вот сейчас он хватает за руку молодого человека с пластиковым контейнером.
– А у вас тоже собачка?
Молодой человек не отвечает, садится рядом со мной.
– Такое время, кто мог подумать. Раньше-то как-то более по-божески было. Животных хоронили, а теперь чего только не придумают, чтобы с человека лишнюю денежку вытянуть.
Пусть себе болтает, мне лично он не мешает.
Неужели старость всегда выглядит именно так? Он пропустил вперед уже четверых, ему явно вообще некуда спешить. И где еще он мог бы найти столько слушателей? Значит, именно так выглядит одиночество? А моя мать – она доживет до старости? Ей ведь всего пятьдесят восемь. И вот уже двадцать лет она вдова. Она была, следовательно, ненамного старше меня, когда осталась одна. Черт возьми – всего-то на шесть лет старше!
– А как заболеют, так человек мучается, что помочь не может. Мой вот тут, в корзинке. Знаю, что выглядит неважно, потому что болеет он. Ему в феврале семнадцать лет исполнилось. Ну и что, что старый? Я вон тоже не молодой. Врач-то блондинчик сказал, что, если не поправится, – надо будет усыплять. А он не поправился. Может, еще что придумают. Только жалко живое существо мучить-то. Потому что они же так норовят полечить, чтобы у тебя в кошельке ничего не осталось. Ну и вот, мучаешься с этим своим животным и его мучаешь. И что делать – не знаешь. А врач говорит – сами решайте, он и сам не знает, что делать. А я что, Господь Бог или кто? Вы заходите со своей собакой, я еще подожду. Мы можем и подождать. Нам не к спеху, правда, Шарик? Разве же мог я подумать, что так мне с собакой повезет?
Вокруг тишина. А я всегда думал, что в таком месте, где собираются собаки, кошки, хомяки и попугаи, ну, то есть всякие животные, – там всегда драки и вопли. А тут – абсолютная тишина. И только этот несчастный старик все время говорит.
– Видите, пани, как дышит? Только мучается, бедняга. На прошлой неделе капельницы ему ставили. С начала месяца двести злотых уже потратил. А не помогло.
Женщина с маленькой собачкой на руках входит в приемный покой, от двери идет волна жара. Женщина оглядывается, я встаю, уступаю место. Старичок оживляется.
– Если вы торопитесь, так я вас пропущу, вы только спросите, не нужно по-хамски вперед лезть. Нет-нет, я не говорю, что вы хамка, боже упаси, я вообще говорю. Что вообще это правильно было бы. А я посижу, подожду, что уж, могу и посидеть. – Он склоняется к корзинке: – Ну что, маленький, посидим еще чуть-чуть? – Этот его пес еле дышит.
А потом старичок поднимает на меня глаза – они у него очень синие и печальные.
– А можно я выйду еще разок, вы мне место займете, хорошо? Пройдемся немножко. И вернемся. Сразу вернемся. Я его вынесу на улицу, пусть еще посмотрит на мир. Да? Ну, спасибо вам большое. Пани, вы пропустите этого пана, у них же кровь вон течет! Они зашьют, раз-два – и готово, он даже не почувствует, вот увидите! Простите, простите, я скоро вернусь.