Хьюстон, у нас проблема
Шрифт:
– Геракл, – говорю я спокойно, – иди сюда.
Этот клубок шерсти с красными глазами даже не шелохнется.
– Иди сюда, собачка, – я стараюсь говорить ласково, самым своим приятным голосом, выйдет – убью сволочь.
Пес не реагирует. Я вынимаю из сумки его любимую игрушку, которая называется «помни, что он к ней очень привязан, этот звук его успокаивает». У меня в руке – отвратительное нечто неопределенной формы, и при надавливании оно издает кошмарный писк.
Я нажимаю пару раз – ну, может, уши пару раз дрогнули, но я
Кошмарина уже стучит в пол.
Я нажимаю еще раз. И еще.
Кошмарина слышит, Геракл – нет.
– Песик, иди сюда, – чмокаю я, лежа на полу.
Нет, ничего.
Вынимаю какую-то конфетку, стараясь погромче шелестеть фантиком.
Ничего.
Ну тогда пусть, холера такая, сидит там под шкафом. Выйдет, когда проголодается.
С псом у меня отношения напряженные. В первую ночь он, видимо, все же вылез из-под шкафа, потому что миска утром оказалась пустой.
Мне же надо выгулять его перед выходом, поэтому шлангом от пылесоса я притянул его к себе, он меня даже не покусал. Я надел ему шлейку, пристегнул поводок.
Пришла Инга, начала восхищаться уродцем, он как будто этого восхищения даже не заметил, только голову отворачивал и норовил залезть в свою розовую сумку. Я слежу, чтобы двери в коридор были закрыты.
Инга пришла, судя по всему, только для того, чтобы спросить, что с Алиной, выяснил ли я что-нибудь, и сообщить мне, что тот сериал, о котором она мне говорила, называется «Разделяй и властвуй». По телефону, разумеется, сказать мне этого было никак нельзя. Наверно, спутник бы не выдержал.
И что я могу ей ответить?
– Я, конечно, не знаю точно, – заявила она, – а ты делай, как хочешь. Ты оставляешь всегда все на потом, надеясь, что потом оно все само как-нибудь рассосется. А оно не рассосется.
Я всегда делаю так, как хочу, и ничьи советы мне в данном случае не требуются.
– Ты избегаешь конфронтации, Норрис. Ты звонил Яреку?
А почему, собственно, я должен был ему звонить?
Я выяснил все с Алиной, выяснил все с мужем Актрисы, а если он прицепился ко мне, как репей к собачьему хвосту, то что я могу поделать?
Ничего. Совсем ничего.
Я думал, что попрошу Аню выгуливать этого заморыша в рамках добрососедской помощи, но она уехала в лагерь.
И вот приходится самому. Вот я неудачник.
Люди на меня смотрят, когда я с ним выхожу, а я притворяюсь, что у меня в руке ничего нет.
Маме будут делать операцию, наверно, на следующей неделе. Я у нее был в воскресенье. Ненавижу больницы. Просто ненавижу. Вышел я оттуда с облегчением. Пусть уже скорей все это закончится.
В воскресенье вечером я разморозил порцию на следующий день, пса закрыл в большой комнате, а сам решил постирать. Хотел ведь купить стиральную машинку на прошлой неделе, но замотался и забыл. Можно было бы поехать к матери – но пес начнет нервничать. И потом – мне прекрасно стирается в раковине на кухне.
Геракл сидит в сумке, вроде бы все в порядке, я могу быть доволен.
Но что-то меня беспокоит, царапает изнутри. И я не понимаю, в чем причина.
Мать – это понятно. Пес – это тоже понятно.
Но ведь я не говорил Алине о фотографии. Не мог. Толстый рассказывал, что я хотел звонить Марте в тот свой злополучный день рождения, но они мне не дали. И Маврикий подтвердил это. Хотя Маврикий, по моим ощущениям, сдулся раньше. Но чтобы я звонил Алине…
Если позвонить Толстому с вопросом – он будет считать меня идиотом, ладно, не первый раз.
Не понимаю. Если бы я рассказал Алине – я бы точно помнил об этом. Я ведь даже Толстому ничего не рассказал. Постойте, постойте… Толстый должен помнить, что я делал той ночью, он ведь знает, что я собирался звонить Марте, а я этого даже не помню. А потом я отключился. Я набираю номер Толстого. Абонент недоступен. Он вернулся в Словакию? Вот не знаю, там вообще сеть-то ловит? Пишу ему смску: «Свяжись со мной срочно».
Он позвонит, как только получит смс.
Но если я не говорил Алине – тогда откуда она знает?
Свитер постирался, теперь его нужно только прополоскать. У меня есть отличный способ полоскания: я вынимаю пробку, пускаю тонкую струйку теплой воды – оно само прополощется прекрасно.
Не буду я себе этой ерундой голову забивать. Я включаю музыку, чтобы заглушить воду в раковине.
А если Алина знала про Марту еще раньше? Всегда? Только не хотела мне говорить, чтобы не расстраивать? Это возможно? Бабы иногда друг друга покрывают, но чтобы Алина подложила мне такую свинью – нет, в это я поверить решительно не могу.
Делаю музыку громче – время еще не позднее.
Я это сделаю.
Я сажусь за компьютер и открываю почту. То самое письмо, которое разрушило мою жизнь. Без слов, без комментариев. На экране Марта. Улыбается. Моя Марта. Правая рука на… Я смотрю и смотрю, впервые как следует смотрю на это фото, не в силах оторвать от него глаз. На фото, которое изменило все. Это с него все началось. Мне просто нужно закрыть эту страницу. У меня есть более важные вещи в жизни. Я не могу, не должен все время копаться в прошлом.
Это Марта, никаких сомнений, я не могу притвориться, что это Геракл.
Это моя девушка. Которую я считал любовью всей своей жизни.
Это не моя мать, не ее пес, не Марлон Брандо.
Это она.
И ее правая рука держит чужой…
Я закрываю глаза. Какая хорошая музыка. Кельнский концерт Джарретта. Что я тогда сделал? Понял, что это конец. Почувствовал себя, как после «Липы»? Да нет, еще хуже. Я оказался конченым идиотом, слепым придурком, который давал себя обманывать почти четыре года. Я хотел ее убить. Я схватил телефон и написал: «Всего доброго. Я тебя выгоняю» – и вызвал такси. Это был конец.