И ад следовал за ним

Любимов Михаил Петрович

К счастью, сэр Артур не стал углубляться в вереницу персонажей, которые, по всей вероятности, писали за Шекспира, а затем прикрылись его именем.

Всех этих литературоведов и спекулянтов, жонглирующих именами Марло, Бэкона, графа Оксфорда и прочих возможных Шексжуликов, я иногда читал в тюряге, удивляясь, как ловко они используют эту кормушку.

К концу осмотра у меня появилось ощущение некой невидимой связи между пабом «Шерлок Холмс» (сэр Артур!), неожиданной поездкой в Стратфорд на дивном Эйвоне, собственным неповторимым «я», судорожно бегающим между Вильямом, Бэконом и этим современным Фальстафом в шляпе.

Но где

же Розмари? Впрочем, я был бы рад, если бы она потерялась, собственно, на черта она мне нужна?

Наконец профессор закончил лекцию, выпустил меня на свет Божий, распрощавшись таким же церемонным поклоном, как и при знакомстве. Я превозмог врожденное скупердяйство (точнее, бережливость) и сунул ему в ладонь пять фунтов — пусть выпьет пинту, большего он не заслужил.

Но он вернул мне пятифунтовку:

— Простите, сэр, но мне неудобно, не могу ли я пригласить вас к себе домой на чашку кофе.

От нечего делать и повинуясь тяге к неведомым приключениям, я решил плыть по воле волн, хотя предпочел бы выпить кофе вне компании этого наглого мушкетера.

Выплыв на воздух вместе с королем Артуром, я провел легкую рекогносцировку на местности. Делал это тонко, головой не вертел, на бахче шнурки на ботинках не завязывал и не приседал якобы по большой нужде, всматриваясь в заднюю даль через расставленные ноги, а больше ласкал взором витрины, отражавшие все вокруг, как в королевстве прямых зеркал.

Настроение было окейное, и я жалел, что не родился в Стратфорде в одно время с Шекспиром. Не пил на брудершафт с Бэконом, не имел собственного зашифрованного символа, хотя криптографию освоил еще перед первым своим выездом за пределы Мекленбурга, и до своего заточения успешно отправлял по радио ритуальные шифровки в Монастырь.

Как милые голубки (дедушка с внуком, — извращенно мелькнуло в голове), мы прошествовали к вокзалу и уселись в мое авто. Радио слаженно пело хором знаменитые «Зеленые поля», которые исчезли, испеченные солнцем (CD я не менял, верный одному репертуару).

Домик короля Артура явно не соответствовал стандартам бедного студента (конторка, стопка книжонок, раскрытый на десятой странице Эжен Сю, смятые конспекты): внизу просторная рецепция в стиле art nouveau, репродукции Мухи (игриво разноцветный чешский маляр), кожаный гарнитурчик с желтой антикварной лампой и баром мореного дуба.

Хозяин, приторно улыбаясь, достал из бара «Чивас Ригал», вытащил из холодильника ведрышко с футбольными мячиками из искусственного льда и поставил все на стол. Виски и лед обычно пробуждали во мне Моби Дика, заглатывающего моря и океаны, я набил высокий стакан ледяными шариками и влил туда драгоценную влагу.

В пандан пьющей атмосфере мой студент затопил камин (дровишки аккуратно лежали рядом), и дом тут же обрел домашний уют, не хватало лишь знаменитого сверчка, умиротворенно цокающего на своем тарабарском языке. Среди безвкусных безделушек, искусственных цветов на стене и веджвудских декоративных тарелок я увидел гравюру с изображением типа с огромным лбом и с лопатообразной бородой, лежавшей на гофрированном воротнике (необъятный лоб был увенчан ермолкой).

— Это что за розенкрейцер? — осведомился я (о тамплиерах и масонах я много читал в лондонской темнице, но ясности у меня не прибавилось, и понятней был старшина из монастырской школы, не различавший масонов и, как он выражался, жидов).

— Это подарок одного моего знакомого. Вы угадали:

это Иоганн Валентин Андреа, высокий эмиссар Розы и Креста, говорят, что под этим именем скрывался Бэкон или Шекспир. Полумесяц под портретом появлялся на гербе Бэкона, четыре буквы OMDC внизу справа являются простым примером бэконовского шифра: если буквы перевести в числа, то получится 33 — нумерический эквивалент имени Бэкона.

Артур включил проигрыватель, вытащил из ящика наугад какой-то диск и плюхнулся в кожаное кресло. Играли нечто крайне сумрачное, симфоническое, с воющим контральто, мгновенно меня окутала гнетущая тоска, захотелось сесть за руль и помчаться на край света и там свалиться прямо в преисподнюю.

Я остановил устройство и взглянул на диск: Густав Малер, Третья симфония, все понятно. Хотя мне нравился Малер по картине Висконти «Смерть в Венеции», может, это она? В серьезной музыке я не разбирался, помнится, по понятным причинам даже гоготал, когда в средней школе учитель заговорил о «Могучей кучке», [15] но порой любил невнятный гул, в который врывались истерические скрипки, мандолина, гитара и бас. В тюрьме нам давали слушать классическую музыку сугубо в терапевтических целях, а иногда поясняли, что эта симфония, мол, о восходящем солнце среди полей и лесов или о метаниях одинокой души. Иногда от звуков в душе что-то слякотное разжижалось или сгущалось, как тучи перед бурей, постепенно я внушил себе, что музыка делает меня значительней и укрепляет веру в Бога.

15

В детстве восторгался анекдотом: Дунаевский зашел в ресторан, закусил Мясковским с Хренниковым, запил Чайковским с Бизе. Ему стало Паганини, в животе у него сделалось Пуччини, он выскочил на Дворжака, сел на Глинку около Мусоргского, сделал Бах, взял Лист и вытер Шопена.

Дубовые часы на комоде торжественно пробили двенадцать.

— Пожалуй, мне пора, — заметил я, допив виски.

— Умоляю, не уходите, мне очень важно ваше присутствие, умоляю вас! — Слова сыпались из его рта, как мекленбургские пельмени из разорванной пачки (если они рассыпались на сорокаградусном морозе, упав на платформу при выходе из электрички).

— Это еще зачем? — удивился я, однако не отодвинул руку негодяя, который успел наполнить мой стакан.

— Дайте мне вашу руку, умоляю! Я должен посмотреть на вашу ладонь! Дайте мне руку, это ведь нужно не мне, а вам! — продолжал чуть не плача Артур, и, пока я раздумывал, раскрыл мою ладонь и начал что-то шептать, как я понял, по-латыни.

— Я так и знал! Так и знал! У вас те же линии, что у сэра Френсиса! — Он буквально вытащил меня из кресла и подвел к гравюре старого жида Андреа в чепчике. — Все совпадает! Какое сходство! — продолжал он в том же взвинченном тоне. — У вас, по всей видимости, та же самая шишковидная железа!

— Что еще за железа?! — спросил я угрожающе, ассоциируя его открытие с канцером, сифилисом и прочими геморроями (больше всего боялся, что он начнет осматривать мои железы).

— Она прячется в мозгу, это священный глаз древних, соответствующий третьему глазу Циклопа, в ней скрывается Ваш дух, и ее не открыть, пока Духовный Огонь не поднят сквозь священные печати, именуемые Семью Церквями Азии… — бормотал кретин.