И бывшие с ним
Шрифт:
Он вышел на улицу. Через раскрытое окно овощного магазина он увидел очередь. Стояли за бананами, все больше старушки; вернутся в свои комнатки, завернут бананы в тряпицу и — в тепло, а там заберутся под пледы, под одеяла и предадутся снам в тишине. Двери и стены держат напор города, где смешались скрежет столкнувшихся на Волгоградском машин, ругань супругов: «Ты мне жизнь обкарнал, кретин!», хрип роженицы, миллионы голосов, растекающихся по телефонным проводам, шлягеры Михаила Пляцковского, гул автолавины на улице Горького. Вспомнил о дружбе Лапатухина с сотрудниками газеты «Советский спорт». Добрел до пивной,
С Чистых прудов позвонил в Печатники, оказалось занято. Он отводил трубку от уха, как щелкнуло, подключая его. Далекий, попискивающий голос жены. Столь же слабый женский голос отвечал ей.
— …в этом году поражаются выводящие пути, — говорила жена. — Пить зверобой, очищает организм от ядов и шлаков.
— Да, сахар выбрось, до крупинки! — пылко перебивала собеседница. Тотчас ее голос увело, и оттуда, из дали, она попискивала: — Тыкву, морковь, свеклу можно сырую, все желтое и красное!.. Каждый день есть пергу или воск.
— И не объедаться, — отвечала жена. — Меня ждут в роскошном доме на Войковской, а я вот дома, берегусь.
Да, звала Вера Петровна — неужели сегодня? Вот где сейчас Коля. Другом Юрию Ивановичу был его старый редакционный аппарат. Немолодое телефонное существо в тишине запертой комнаты, ожидающее Юрия Ивановича к завтрашнему утру, выловило знакомое «алло» в хаосе телефонных голосов огромного города, разыскало Юрия Ивановича в будке на Чистых прудах и затем просило кого-то в телефонно-технических верхах, и этот кто-то, может быть, тоже немолодое техническое устройство, разве что не стянутое по корпусу изолентой, вмешалось из чувства возрастной солидарности, и Юрий Иванович был подключен к занятому домашнему номеру.
На Цветном бульваре подошел к дочери, сидевшей на скамейке в своем вчерашнем платьице. Молча она поднялась.
Приехали на Войковскую. Юрий Иванович поднял к кнопке отяжелевшую руку, как открылась дверь и повалили хмельные, шумные люди. Лохматый, Полковников, Лапатухин, с ним Тихомиров и Илья Гуков, позади Вадик, Роман Ногаев и Леня Муругов с сумищами, с чемоданами. У Лени расстегнутая рубаха обнажала грудь, третий день как вернулся в Москву, празднует. Последними явились домработница Любушка и Вера Петровна. Уезжает в Палангу, проводы сошлись с годовщиной мариниста, только что помянули — на две недели раньше положенного. Юрия Ивановича потискали. Ногаев был краснолиц от вина, от слез ли, немало в шестидесятых годах они попили с маринистом и попели на два голоса.
У дома ждали заказное такси. Полковников выглядел этаким живчиком, зад обтянут белыми штанами, почему-то наводящими на мысль о простынях. Тихомиров, держа букет, как банный веник, говорил:
— Здесь, в Москве, иначе решаются вопросы…
— Вера Петровна достанет для твоего музея картины из Третьяковки… Он ей муж был, — говорил Лапатухин, глядя поверх головы Тихомирова. — Остальное я сделаю через своих адмиралов, не гони коней…
Провожающих разогнала поливальная машина. Вера Петровна одиноко стояла у края тротуара. Юрий Иванович бессознательно загляделся на статную женщину в белом платье с вышивкой. Обогнул и стал к нему спиной старик с палкой, глядя на Веру Петровну. Поливальная машина проходила мимо ворот, водяная пыль сладко защекотала лицо, горячий лоб. По верху водяная грива украсилась радугой.
Вновь тротуар наполнился народом, но теперь присутствие Веры Петровны изменило здешнюю людную жизнь, будто холодок тянулся за ней, ее обходили или сбавляли шаг. Просторнее и проще стало тут. Все будто двигались тише, и убавился шум машин, уносивших людей во все концы города. Острое чувство ушедшей со здоровьем и волей молодой жизни, вот что переживали при виде ее, может быть, еще не понимая, что переживают, только всяк притихал. В стати ее тела, в посадке головы и в выражении лица было привычное сознание себя красавицей, даже в платье было это сознание, свободном, с мордовской вышивкой по вороту и рукавам.
Юрий Иванович поманил Лапатухина.
— Где Коля?
— В своем депо, — небрежно ответил Лапатухин, отводя глаза.
— Мальчик где?
Лапатухин не отвечал. Юрий Иванович повернулся и пошел прочь, зная, что пойдут за ним дочь и Лапатухин и что отстанут потянувшиеся за Лапатухиным Тихомиров с букетом, Вадик и Илья, в своих курточках и брючках тугие, как бандероли, увязанные, сшитые, с яркими, как марки, фирменными нашлепками.
— Почему?.. — спросил Юрий Иванович, с трудом разлепив пыльные губы.
— Что? Что я вам должен? — со злостью выговорил Лапатухин. — Как родился, мне объявили: ты должен!
Они шли по направлению к речному вокзалу.
— Должен! — услышал Юрий Иванович за спиной. — Должен слушаться. Учиться. Быть благодарным. Терпеливым. И пошло!.. В школе, в институте требовали запомнить множество цифр, сведений, истин, а они оказались невечными или просто ненужными! Начальники заставляли проделать прорву работы, а она не вознаградила меня ни удовлетворением, ни сознанием ее полезности!.. Мать, сестра, отец, жена, сын, все требовали моей самоотверженности! Требовали весело глядеть вперед, тащить!.. Взвалят, понимаешь, не спрашивают!..
— Он мне сказал, — услышал Юрий Иванович голос дочери. Девочка обошла отца, встала глаза в глаза, говорила. Он разобрал: Гришин парень взял «Весту». Заработает много денег, после чего вернут «Весту» на базу.
Юрий Иванович подозвал Лапатухина. Тот приблизился, засыпал словами. Было такое дело, позавчера с Колей и Леней Муруговым кутнули — получка у экс-чемпиона! Коля позвал сына, угощал, чего-то купил. Говорит, годы мечтал о таком дне, сейчас решился — не пьет, работает. Кто-то из них проговорился про Колино общежитие, Коля взбрыкнул, уехал, парень за ним.
— Почему? — спросил Юрий Иванович.
Лапатухин не понимал, о чем спрашивают. Сыпал словами. Бичи взяли парня с собой. Подрядились разобрать бунт на лесной базе. Еще утром раскатали, сейчас парень у кассы, с наволочкой, кум королю!.. Отцу даст на кооператив.
— Зачем «Весту» взял?
— Зацепят тросом нижние бревна, дернут с воды. И все дела!
— У речников катера не нашлось? — начал Юрий Иванович и догадался: бунт аварийный, бичи на свой риск взялись его раскатать.
На Трифоновской возле бензоколонки сели в такси; шофер место знал, привез. За забором на изрытом, засоренном берегу строения барачного типа. Базу ныне переводили за городскую черту.