И бывшие с ним
Шрифт:
— Пал Палыч, давай выпьем за твои дела, — сказал муж. Антонина Сергеевна с готовностью подняла рюмку.
— Кто о нас завтра вспомнит? — Пал Палыч подпер голову ручищей, так что мясистая щека закрыла глаз. Второй глядел мутно и жалобно.
Жена, стоявшая у него за спиной, погладила по плечу:
— У списке ты здесь… через тыщу лет будут знать.
Пал Палыч отмахнулся. Его жена говорила о капсуле времени с письмом к тем, кто будет отмечать 400-летний юбилей Уваровска.
Выпили, опять ели, говорили. Ни встать, ни уйти, только их двоих и позвали Козубовские.
Случай
Пал Палыч сниматься отказался: дела сдал, теперь пенсионер, идите к новому директору. Прибеднялся, будто не понимал, что он нужен — Герой Труда, к тому же знающий Федора Григорьевича тридцать лет.
— Ничего, ничего, я вам подскажу, найдем выход, — приговаривая так и не глядя на мужа, Антонина Сергеевна выскользнула из-за стола и живо, пальто в охапку, очутилась на улице. Возле крыльца стоял «Москвич» с зажженными фарами. Подходил Илья Гуков, она узнала его по мохнатой, из собаки, шапке.
Не Илья, оказалось, подходил, какой-то парень из киношников. Режиссер взял под локоть Антонину Сергеевну. Они отошли от «Москвича», где неподвижно в темноте сидели люди. С треском загорелась спичка. Черная прядь, сжавший сигарету рот.
— Суетимся… вытащил вас из-за стола, — сказал режиссер. — Перед уважаемым Пал Палычем извинимся. Такое дело… мы досняли, группа, как видите, мыслями на городской трассе… У меня дело швах со сроками, перерасход пленки. Но все может быть компенсировано одной сюжетной находкой, добрая наша Антонина Сергеевна. В городке собираются заложить свинцовую капсулу в основании обелиска… Там имя доктора Гукова… Если бы в список было добавлено имя Ильи Гукова, мы бы погостили у вас еще два дня. Группа устала, так что лучше решать дело сейчас.
Антонина Сергеевна молчала, режиссер бросил в снег сигарету, придвинулся и продолжал уже мягче, размышляя:
— Стоит ли новый эпизод наших сил? Эпизод на две минуты. Скромный обелиск, берег пруда, вдали лодочная станция, проходите вы с Гуковым-младшим, беседуете…
— Пытаетесь снять меня и тем самым подкупить, как подкупили Тихомирова?
— Будь я и вправду проворным, я бы в свои сорок пять не снимал бы короткометражные, мудрая Антонина Сергеевна. Итак, сняли эпизод с обелиском — и дважды врезали его в фильм — в начале и ближе к концу, вероятно. Эпизод становится разветвленной метафорой. Без нажима, без педалирования мы сказали бы о связи времен и поколений, о нравственной информации, спроецировали бы начало двадцатого века на начало двадцать первого.
— Мне откажут.
— Но вы-то мне не откажете?..
Муж встретил ее недобрым взглядом. Антонина Сергеевна извинилась, прошла в другую комнату и позвонила Тихомирову. Тот отвечал: «Можно, пожалуй, вопрос с Гуковым-младшим
С шумом выруливал из-под окон «Москвич», они оставались в теплой и светлой комнате, стол искрился хрусталем, благоухал теплой сдобой. Надо уезжать, поняла она, увидев: веки у Пал Палыча отяжелели и глядит он скучно.
Муж проворчал:
— Что ты с этим внуком канителишься? Давно ли увольнять хотела?
— Он смелый… живет по-своему. Оставил Москву, за институт не держится… Свобода души, что ли, — Антонина Сергеевна чувствовала: выходит неубедительно. — Получается у него все будто само собой… Сочинил пьесу про деда — о премьере сообщили в областных теленовостях, после того в программе «Время». Теперь кино снимают, послали в Болгарию в молодежный лагерь…
— Все его возможности — молодость… — сказал тяжело Пал Палыч. — Это вроде лотерейного билета в кармане. Илье легко бегать из дома — не сам строил, из института — в другой поступит. Не дорого дано — не больно жаль. А пришел бы он, как я вот… агроном в МТС да сшибся бы со старыми кадрами, отвоевал себе место, не бегал бы…
Далее, поняла Антонина Сергеевна, последует рассказ о бригадире МТС, которого Пал Палыч прищучивал с приписками, пока тот не признал его. Хмурая сила хозяина была в словах Пал Палыча, был дух необходимости, что не оставляет человеку сомнений в его правоте.
Признавала она истины Пал Палыча, определяемые необходимостью и долгом, наработанные, построенные до тебя. Но не истины ли эти смяли ее, Антонину Сергеевну? Месяц бы, другой ее отец, посланный матерью и бабушкой, спал бы на газетах в московском дворе, заболел бы, умирал, а вымаливал бы ее возвращение. Для нее, единственной дочери, — трудно нажитый дом в Уваровске, горка сундуков с бельем, платками, шубками. С Романом в давнее сладостное лето шли полем, на тропе бегала синичка, в Уваровском районе их зовут пин-пин-тарара. Роман сказал: «Загадай, успеешь?» Она растерялась, птичка ушмыгнула. Сейчас жизнь впереди ясная: в отделе культуры до пенсии, дети кончат школу, будут поступать в институты. Разве что мебель в квартире переставят. Был секрет какой-то впереди, вроде тебе известный и неизвестный, а ушел тот секрет с Романом, как птичка пин-пин-тарара.
— …Дался он тебе, внучок гуковский, — проговорил муж. — Ты ведь другая… Меня бы сорвало тогда и носило бы, а сейчас бы притащился сюда к пустому месту. Нигде больше жить не могу. Ты удержала. В тебе материнская сила… и бабкина.
Было грустно всем от невозможности выразить свои чувства, чувства понимавших друг друга людей. Из застолья ушла живость, второй раз заваривали чай, уже одолевало сидение, и ждали случая расстаться. Пал Палыч вяло говорил с мужем о прокладке дорог в районе, Мария затаилась и только подвигала Антонине Сергеевне тарелки со стряпней.