И бывшие с ним
Шрифт:
Зачитывались ответы, местами в самом деле уязвимые — невежливые или написанные под копирку, стереотипные. Ну а что писать, когда писать нечего?
— Надо так отвечать читателям и нашим авторам, — сказал главный, — чтобы не обиделись и вновь писали, мы заинтересованы в увеличении почты. Ведь умели мы писать, помнишь, Юрий Иванович?
Юрий Иванович кивал. Лет пятнадцать назад, в бытность его заведующим отделом литературы, журнал боролся за каждую сотню подписчиков; в областях давали завлекательные подборки в газетах, выступали по телевидению, выпустили рекламную пластинку, а читателям писали проникновенные письма с намеками: если-де подпишете столько-то человек на наш журнал — тридцать? пятьдесят? — сейчас забылось, — так ваш стишок и рассказец… Словом, порадеем, если удачно пройдет обсуждение на редколлегии. Между тем редколлегия мало что решала, как правило, все заворачивала, все подряд
Главный шлепал по столу пачечкой регистрационных карточек с кабалистическими знаками, обнаруженными новенькой в ящике стола под чешской бижутерией и заколками предшественницы, и гневно спрашивал: когда кончатся эти безобразия?
Опять аврал, переписывали карточки и ответы на письма, раскладывали по номерам архив. Отдел литературы со своими внештатными консультантами мучился до глубоких потемок: в отдел шла тысячная почта. Юрий Иванович, уходя, заглядывал к ним уже в пальто, с портфелем. Его встречали с намеком, шуткой, была у них такая: «Рукописи, как известно, не звякают». Бумажные развалы на подоконниках, на полках лежали здесь годами, впитали табачный дым, растертую, взбитую в пыль грязь, год за годом приносимую на подошвах; теперь на полу лежали бумажные груды отправленных было в архив писем с приколотыми копиями ответов. Новые ответы переписывались или подправлялись: в первый же день перерегистрации зашел главный и прочитал лежавший сверху в пачке ответ и нашел ответ грубым, вернее, копию ответа. Первый экземпляр ответа год как был получен автором. Главный заявил, что он, конечно, не может помнить того ответа физически, но пропустить такой ответ не мог, вероятно, в тот раз не он, главный, подписывал счет консультанту, и пусть пеняет на себя отдел литературы, если комиссия после проверки в своем отчете процитирует хотя бы одно подобное письмо.
Щипало глаза от смеси бумажных запахов, от едкого неонового света, смешанного с табачным дымом. Хороши же мы в конце дня, думал Юрий Иванович, глядя в лица товарищей. Его мутило, будто он отравился.
Жена велела одежду вешать отдельно, а белье не оставлять в ванной, настолько оно пропитывалось табачным дымом.
— Патологоанатомы говорят: после пятидесяти нынче у всех развивается рак, — отвечал Юрий Иванович, — только успеваем умереть от другого чего-нибудь.
Воткнув кулаки в бока, жена оглядывала Юрия Ивановича. Лишь ее оптимизм, считала она, в соединении с волей главного редактора удерживал скорбный дух Юрия Ивановича. Иначе бы он, Юрий Иванович, «сошел с поезда» и болтался бы у Эрнста на Селезневке. В самом деле, думал Юрий Иванович, сходные натуры моя жена и главный — чего не понимают, о том говорят: нету.
Однажды под вечер явился главный в темном костюме, с бледным помолодевшим лицом. За ним, на шаг отстав, шел заместитель с лицом именинника. Отчет журнала состоялся. Был трудный момент, но вывез материал о деде и внуке Гуковых, а дальше вперед со свистом — и прорвались. Знай наших!
Глава тринадцатая
Отдел надежности получил обратно две инженерские ставки, на одну из них зачислили Сашу. Стол ему выделили в комнате на первом этаже административного здания, где вечный ИО посверкивал оправой очков, немолодая женщина одной рукой придерживала ворот кофточки, другой рукой разворачивала «полотенца» с нитями цифр, а на столе ветерана чернела деталь с трещинами, сколами или износом посадочной поверхности, замещая самого ветерана, который поехал по рекламации куда-нибудь в Перерву.
В ящике Сашиного стола лежали несколько пачек вафель, и все тут; Саша продолжал работать как слесарь в бригаде, оборудующей лабораторию надежности.
К нему не то чтобы переменились, но заметно чаще стали спрашивать: дескать, тебе тут работать, сделаем как скажешь. Саша ходил за советом в аппаратный цех к технологу. Технолог не был смущен зигзагом в Сашиной заводской судьбе — ведь, по его предвиденью, Саша должен был отщелкать десяток операций в аппаратном
Сдружился Саша с мастером из тележечного, худым парнем с нежнейшим детским румянцем на щеках. Они встречались ненадолго и легко расставались. Мастер приходил в перерыв, подсаживался к бригаде монтажников, сбившейся кучкой на солнечном пятне под окном. Грелись, кто-то нибудь повторит принятую здесь шутку: «Погода шепчет, бери расчет». Бригадир шевельнется: пора. Возвращались к рабочим местам, материя спецовки хранила тепло мартовского солнца.
Бывало, мастер, проходя мимо по делам своего тележечного цеха, останавливался возле Саши или присаживался на корточки и рассказывал, что они делали с Леней Муруговым в прошлом году. Плох средний узел в электросекции — меняли конструкцию; там крепеж вылетает — создавали особый клей в сотрудничестве с ЦНИИ транспорта, новые материалы применяли. Вскочив вдруг, мастер уходил. Навещал его и Саша в сумрачном и грязном тележечном цехе. Если мастеру было не до него, уходил, не обмолвившись. Они дорожили этой взаимной доступностью, открытостью.
Воскресенье Саша провел в гараже; пустили на две недели, надо было успеть за этот срок вечерами да в выходные срубить старые крылья, приварить новые, покрасить, а перед покраской загрунтовать и ждать, понятное дело, три дня затем и одновременно ободрать низ, заделать дырки, мастикой покрыть. Старый «Жигуленок» модели семьдесят седьмого года был верный товарищ.
В середине дня приехал Андрей Федорович с пузатым портфелем, достал посуду, термосы с борщом, с котлетами. Сдернул свою кургузую дубленку, подтянул рукава свитера, обнажив мохнатые ручищи. Накрыл на верстаке, разложил салфетки. Сметана плавилась в борще, становясь малиновой. Как он приноровился готовить в своей баковской лачуге?
Он женствен при своей волосатой и свирепой наружности, подумал Саша, приступая за чаем к разговору. Андрей Федорович повидался с генеральным фирмы «Воздух», передал записку. Генеральный равнодушен ко всему не существенному с точки зрения поддержания жизнедеятельности фирмы, но по нынешним временам невыгодно казаться неспособным к восприятию новых идей. На днях Андрея Федоровича вновь пригласили на разговор в фирму «Воздух». Записка произвела впечатление: тщательное изучение вопроса, компетентность, доказанное уменьшение объема средств при запланированном росте продукции. Генеральный поручил набросать проект организации новой службы в структуре фирмы «Воздух». Нередко он принимает решения ради самих решений и позже не вспоминает о них: не дорого дано, не больно жаль, — поддерживая тем самым, как ему кажется, энтузиазм нижних подразделений и не рискуя попасть под вопрос: что же он все-таки сделал? — ведь он создал фирму. Вполне возможно, генеральный увидел случай стерилизовать завтрашнюю инициативу Ушаца, который, попади ему в руки записка Сизова, мог бы создать у себя службу «Воздух». Тогда речь пошла бы не о выживании, у нас в стране так вопрос не стоит, а о спокойном житье. Словом, Андрея Федоровича просят высказать на бумаге все, что придет в голову об устройстве и формах деятельности новой службы. За консультацию положили три сотни.
— Помогу набросать, — лихо сказал Саша. — Отчего не потрафить будущему начальнику.
— Я консервативен как птица. Ушел было из своего ВНИКТИХолода — и вернулся. — Андрей Федорович вытряхнул из термоса последнюю котлету, держал у носа, нюхал, другой рукой копался в банке с соленьями. Откусил половину котлеты, следом в рот впихнул патиссон, так что зубчики овоща натянули щеку.
— Вы кондиционерщик. Читал вашу диссертацию, первый класс, — нажимал Саша. — В «Воздухе» заказчики по всей республике. Ваш ВНИКТИХолод с тремястами сотрудниками и слабым экспериментальным заводом где-нибудь в Кемерове и то бы не звучал.
Андрей Федорович перешел к чаю. Откусив от ломтя сыра, он брал горсть фиников. Батареи в гараже жарили, он с наслаждением вытирал потный лоб. Холодище у него в лачуге, догадался Саша.
— Уйти из науки на производство?
— Вы останетесь в науке. Какие мотивы при выборе проблем? Фактическая применимость научных достижений. При защите идей Коперник пользовался телескопом — практическим орудием. С вашими мозгами вы будете значить…
— С моими мозгами я буду писать за генерального статьи. Как писал за Сизова, за Ушаца. Вся наука, если она будет, разумеется, будет представлена в «Воздухе» планом по хоздоговорной тематике. Ни чести, ни денег. Образцы приборов уходят на производство — и тишина. Если какой макет и принимается, так имя автора не фигурирует и авторского вознаграждения — шиш.