И целой обоймы мало
Шрифт:
Он пел на своем родном языке, мечтательно жмурясь, чтобы лучше представлять себе и небеса, и горы, и виноград. Внезапная тишина заставила его запнуться на середине слова. Открыв глаза, он увидел покрытую ссадинами мужскую руку, протянувшуюся через его плечо к клавише магнитофона. Рука исчезла, однако облегчения Физулин не испытал. Потому что в его затылок уперся металлический предмет, и это прикосновение сопровождалось характерным щелчком затвора, от которого похолодело в животе.
– Кто здесь? – спросил Физулин по-азербайджански.
Ответа не последовало.
– Ты русский язык понимаешь? – осведомился мужской голос за спиной.
Проще всего было утвердительно кивнуть, однако Физулин решил, что как раз этого делать не следует. Застыв в напряженной позе водоноши, опасающегося пролить воду из установленного на голове кувшина, Физулин отозвался утробным, неприятно поразившим его самого голосом:
– Я понимаю и говорю по-русски.
– Похвально, – сказал незнакомец, но пистолет не убрал.
– Хорошо понимаю и говорю.
– Молодец, молодец, успокойся.
Физулин приказал себе заткнуться и тут же произнес:
– У меня в школе всегда была пятерка по русскому языку.
– Вот и не нервничай, – посоветовал незнакомец, – ты не на экзамене. Тебя как звать?
– Гей… – Голос Физулина оборвался.
– Я тебя не про сексуальную ориентацию спрашиваю.
– Гейдар меня зовут.
– Не сексуальное, значит, меньшинство?
– Обычное, – сипло ответил Физулин. – Нормальное меньшинство.
Пистолет отстранился от пульсирующего затылка.
– Тогда можешь оглянуться. Смелее.
Физулин повернул голову и увидел раздетого по пояс мужчину, исцарапанного так, словно он чудом вырвался из клетки с барсом. Сероглазый, черноволосый, с ввалившимися щеками и трехдневной щетиной на лице, он выглядел совершенно спокойным и очень, очень опасным.
– Надеюсь, ты летаешь не хуже, чем разговариваешь по-русски? – осведомился мужчина, отбрасывая со лба пряди мокрых волос.
Физулин дал себе слово, что больше никогда не будет слушать музыку, находясь за штурвалом вверенного ему самолета. Не пел бы про горы и виноград, услышал бы, как на борт забирается подозрительный тип, вооруженный не только пистолетом, но и ножом в придачу. Что теперь делать? Как вести себя, чтобы не возвратиться домой в наспех сколоченном ящике?
– Я хороший летчик, – выдавил из себя Физулин.
– Заирова возишь? – продолжал допрос мужчина.
– Он мой хозяин.
– А как насчет героина?
– Какого героина? – Фальшивому удивлению Физулина не поверил бы даже трехлетний ребенок.
Мужчина тоже не поверил. И строго произнес, глядя Физулину в глаза:
– На этот раз тебе повезло, но не рассчитывай, что так будет всегда. Ты мне симпатичен, поэтому ограничусь устным внушением. Беги отсюда и больше никогда не связывайся с наркотиками.
– Заиров не отпустит, – сокрушенно вздохнул Физулин.
– Нет больше твоего Заирова. И героина больше нет. И острову конец. – Угол рта незнакомца улыбчиво приподнялся. – Понимаешь?
– Понимаю.
Кивнув, Физулин оглянулся на зеленую громаду острова и решил, что имеет дело с самым настоящим психом. Все было по-прежнему: бухта, холм, ржавый локатор на вершине. Сказать об этом собеседнику или воздержаться? Колебания Физулина длились недолго.
– Понимаю, – повторил он. – Острову конец, его больше нет.
– Приятно иметь дело с таким сообразительным парнем, – сказал мужчина, – но времени у меня мало.
Его пистолет примагничивал взгляд Физулина.
– Я могу доставить вас куда угодно, – поспешно произнес он.
– В этом нет необходимости, – заверил его мужчина. – Меня когда-то учили пилотировать самолеты, так что достаточно будет немного освежить память. Ты готов?
– Готов!.. То есть? К чему готов? – Физулин перевел взгляд с пистолетной рукоятки на широкое лезвие ножа.
– Я хочу, чтобы ты провел маленький инструктаж, – мягко сказал мужчина, светлые зрачки которого излучали почти физически ощутимый холод. – Больше от тебя ничего не потребуется.
Не потребуется?
Уф… Словно гора свалилась с плеч Физулина. Правда, вторая гора, такая же тяжелая, осталась. Ему никогда не доводилось слышать о милосердии вооруженных до зубов мужчин с холодными льдинками вместо глаз.
Путешествие по недрам вентиляционной системы, проделанное Бондарем, было не из тех, о которых хочется хранить воспоминания. Духота, теснота, темнота, крысы, покидающие затапливаемый бункер – вынести все это и не впасть в истерику, застревая на поворотах, сумел бы не каждый.
Один раз по трубе открыли огонь, пули прошивали железную обшивку, как картон, оставив не меньше десятка отверстий, сквозь которые еще долго тянуло пороховой гарью. Потом где-то рядом грохнуло несколько гранат одновременно – заживо погребенные боевики пытались вышибить дверь, но, судя по воплям, не добились ничего, кроме множественных осколочных ранений. Бондарь тогда едва не вывалился вместе с секцией поврежденной трубы и еще долго не слышал ничего, кроме раздражающего звона в ушах.
Но самым трудным оказался последний отрезок пути, когда, протиснувшись в каменную расщелину, Бондарь занялся перепиливанием болтов, на которых держалась двухсоткилограммовая махина воздухозаборника. Ему казалось, что он находится внутри турбины реактивного двигателя, столь сильным был поток воздуха. В какой-то момент бешено вращающиеся лопасти едва не втянули Бондаря внутрь гигантской мясорубки, но он успел упереться ногами в решетку и удержался.
К счастью, конструкция проржавела до основания и рухнула, как только были перепилены два верхних болта. Протиснувшись наружу, Бондарь долго хлопал глазами, полуоглохший и слепой как крот, но все равно счастливо улыбающийся солнцу, восхитительно свежему ветру и еще более восхитительному ощущению свободы.
Эйфория прошла, когда он увидел самолет, стоящий на воде у песчаной косы, выдающейся в море. Бондарь по-прежнему находился на острове, откуда нужно было выбираться чем скорее, тем лучше.