Шрифт:
Пролог
Вода из душа еле лилась, но спасибо и на этом после томительной недели в одиночной камере.
– Кто-нибудь к тебе уже приставал?
– Чего?!
Растирая куцей мочалкой красную шею, Рыбак с недоумением обернулся на писклявый голосок. Рыжий двухметровый детина ласково улыбался и тянулся потрепать Рыбака по плечу. Тот отшатнулся и, потеряв равновесие на склизком полу, неловко взмахнув руками, толкнул рыжего в грудь. Рыжий, поскользнувшись в свою очередь, тоже рухнул.
Полтора десятка заключенных, до того пытавшихся максимально использовать жиденькие струйки, имитировавшие душ, приостановили этот жизненно важный процесс и с интересом уставились на двух здоровых голых мужиков, стоявших на коленях друг против друга.
– Кто-нибудь к тебе уже приставал? Кто-нибудь тебя уже… того? – объяснил рыжий тем же детским голосом. – Здесь, дорогуша, всем нужны друзья. Я бы мог быть твоим другом. – Его физиономия выражала самые интимные чувства.
– Ответь «сестричке», – сказал кто-то. – Не томи душу. Это некрасиво.
И Рыбак от души ответил, на секунду забыв о разнице в массе. «Сестричка» снова распластался на полу.
– Недотрога! – с восторгом пропищал он. – Обожаю недотрог!
Каменная клетка три на два с половиной метра. Квадратный кусочек неба в стене под потолком. Три вертикальные решетки и две горизонтальные.
Рыбак лежал в своей камере на застеленной койке (серьезное нарушение дисциплины) и ехидно улыбался (тоже нарушение), глядя в потолок.
Со дня на день он ждал ответа Верховного суда на свою апелляцию. Несмотря на то что Рыбак не считал себя большим оптимистом, сомнения относительно положительного решения у него были незначительны. Ну и что с того? Не могло же все закончиться вот так?! Да так просто не бывает… Ну, может, и бывает, в страшных фильмах там, в скверных книгах, кошмарных снах. Но только не с ним. Уж он-то отсюда вырвется. И потом, спрашивается, зачем же тогда его водили мыться, если все кончено?!
Рыбак представил себе растерянные физиономии прокурора и этого олуха – его адвоката. «Ну, Антон, ты даешь», – неловко выговаривает адвокат.
Он проснулся от резкого окрика. В камере стоял уже хорошо знакомый ему молодой контролер и еще какой-то насупленный мужчина в классическом сером костюме.
– Рыбак! – рявкнул контролер. – Почему постель не убрана? В карцер бы вас…
Рыбак, по-дурацки улыбаясь, вскочил на ноги, догадавшись, с какой целью они пришли. Что за новость ему сейчас сообщат. Адвокат, скотина, так и не приехал.
– В карцер бы вас за этот бардак. Да какая разница, – неожиданно сбавил тон контролер.
Чиновник в сером костюме открыл папку:
– Заключенный Рыбак. Верховный суд отказал вам в апелляции. И не нашел оснований для амнистии. Приговор о двадцатилетнем заключении в колонии строгого режима остается в силе. Для исполнения приговора вы будете отправлены в… Скажи спасибо, что у нас в России мораторий на смертную казнь.
Рыбак еще раз глупо улыбнулся. И все вдруг куда-то провалилось.
Рядом с ноги на ногу переминался толстяк. Вслед за ним с такими же потухшими глазами стояли еще четверо.
Рыбак подумал, что оказался прав, полагая, что весь этот дурдом скоро закончится. Кончится баланда, маленький квадратик неба под потолком, постоянный рев контролера, – все кончится.
Шесть человек под дулами автоматов стояли с заведенными за спину руками. Сперва на ноги надевали кандалы, соединенные между собой тонкой цепочкой длиной пятнадцать сантиметров.
Щ– щелк! Охранник затянул у Рыбака сзади на поясе ремень.
Усатый конвоир, принимающий группу заключенных, которых через несколько минут он повезет из изолятора Бутырок в место недолгого там пребывания, взял пачку личных дел, в которых первые страницы составляли приговоры и фотографии зеков – анфас и профиль.
– Федоренко!
– Здесь.
Дзинь. От пояса между ног Рыбака охранник опустил цепочку, которую соединил с браслетами, еще прежде зафиксировавшими щиколотки.
– Степанцов!
– Здесь.
Клац. На запястьях сошлись наручники.
– Рахманин!
– Да.
– Зубрицкий!
– Я.
– Бондарь! Бондарь!
– Что?! – заорал толстяк.
– Бондарь, веди себя прилично, будь паинькой. Рыбак!
– Да.
Усатый конвоир захлопал себя по карманам:
– Черт, писалку посеял.
Один из контролеров протянул ему ручку. Усатый расписался, где было нужно, захлопнул журнал, вернул ручку и гортанно выдохнул:
– Всем направо. И вперед!
Шестерка, позвякивая металлом наручников и цепей, медленно повернулась и побрела к лестнице, поднимающей их из подвального уровня на землю. Рыбак в этой колонне оказался первым. И он не видел, как толстяк Бондарь оглянулся и подмигнул идущим сзади.
– Шестеро выходят! – крикнул конвоир куда-то вперед.
Еще один голос, контролера у дверей, подтвердил:
– Заключенные выходят.
Рыбак миновал дверь и оказался на внутреннем дворе. Он задрал голову вверх и остановился. Небо было сиреневым. Это утро или вечер?
Рыбака подтолкнули вперед. В десяти метрах от него стоял бронированный микроавтобус «мерседес». Окна у него были только в водительской кабине, защищенной от салона массивной металлической сеткой. Впрочем, в ней была врезана запертая дверь. Рыбак подумал: открывалась ли она когда-нибудь – это большой вопрос.
Возле автобуса стояли два автоматчика и немецкая овчарка. Мелкими шажками из подвала потянулись зеки. Усатый конвоир пробурчал: «За мной!» – и первым влез в кабину к водителю, отдавая короткие команды, кому куда садиться в салоне:
– Федоренко сюда. Степанцов впереди. Рахманин дальше. Зубрицкий. Рыбак за Бондарем. – Он снова пошарил по карманам: – Черт, любимую писалку потерял.
Спиной к водителю, лицом к заключенным сидел еще один конвойный. На коленях у него лежал укороченный автомат Калашникова.