И дети их после них

Матье Николя

Хасин пообещал глупостей не делать и вышел к приятелям, уже ожидавшим его на площадке у подъезда. Кадер немного дулся. Хасин поддразнил его ровно столько, сколько было нужно, чтобы привести настроение в норму. Потом все стали просто без дела смотреть, как крутятся на автодроме машинки. Элиотт свернул маленький косячок, у него почти ничего уже не осталось. Маловато на шестерых. Вместо расслабления это вызвало всеобщее раздражение.

– Чего делать будем? – спросил Саид.

Этот ритуальный вопрос все слышали раз по десять за день.

– Не знаю.

– Двинем куда-нибудь.

– Куда двинем?

– Двинем,

там посмотрим.

– Двигай, только не усни.

Каждый старался вытянуть из косяка как можно больше. Мусс вообще обломался: ему осталось только раздавить окурок в пыли.

Вскоре мамаша с дочкой вырубили ток, и последние посетители растворились в темноте. Женщины тоже удалились вместе с кассой, на прощание помахав ребятам. Дома теперь сложились в пейзаж из прямых линий, усеянных голубыми осколками. Возраст городка канул во мраке. Не осталось ничего, кроме темных громад, острых граней да освещенных окон. И скуки.

– Блин, ну и тоска…

– Ёпрст, что будем делать-то?

– Пошли, плевать, что-нибудь придумаем.

– Сверни хотя бы еще косячок.

– Ну уж нет, у меня вообще почти ничего не осталось.

– Завтра получишь, нормально.

– Вот завтра и посмотрим.

– Слушай, не будь ты сукиным сыном, плевать на твои проблемы.

– Сказал – завтра.

День подходил к концу. В понедельник Хасин попробует продать байк. Он знал одного типа, который торговал всякими железками. За него можно будет взять пол- сотни.

6

Когда кузены добрались до дома Антони, было уже утро. Они чувствовали себя грязными, разбитыми. Плюс ко всему их поджидал отец, сидя за рулем своего грузовичка. Тут же был и сосед в шортах и пляжных шлепках со стаканчиком дымящегося кофе в руке. Увидев их, он расхохотался, но это было скорее попыткой разрядить ситуацию. В грузовичке работало радио, и гнусавый голос без конца повторял припев какой-то песенки.

– Ну и где вы были, гаврики?

Отец посмотрел поверх солнечных очков куда-то вдаль, словно хотел определить по солнцу, который сейчас час. Ребята застыли, не доходя до него, и стояли, опустив руки.

– Да уж, хороши гуси, – сказал сосед.

Отец кашлянул, прочищая горло, протянул руку к бутылке с водой, стоявшей рядом с ним на сиденье, отпил добрую половину и поставил обратно. Видно было, что он тоже не в лучшей форме. Он еще раз прочистил горло и закашлялся.

– Я уже несколько часов жду. Где ты шлялся?

– Сегодня суббота, – проговорил Антони.

– И что? Поэтому ты можешь не ночевать дома?

Ребята долго шли, возвращаясь из Дремблуа, голосуя каждый раз, как на дороге показывалась машина. За всю дорогу они не сказали друг другу и сотни слов. Антони подташнивало.

– Да ладно, дело молодое, – миролюбиво сказал сосед. – Ничего страшного не случилось.

– Ага, – отозвался отец. – Знаешь, я сам как-нибудь разберусь со своими делами, если ты не против.

Сосед понял намек, а отец выпрыгнул из кабины своего «Ивеко». На нем были башмаки, полученные когда-то по линии социальной помощи, джинсовые бермуды и майка без рукавов. Он поискал в кармане сигареты, и ребята увидели, как под загорелой кожей заиграли дельтовидные мышцы и сухожилия.

– Ну, я пошел, – сказал

сосед.

Отец сделал вид, что не услышал. Закурив, он снова принялся за Антони:

– Ну? Что скажешь в свое оправдание?

– Ладно, не буду вам мешать, – снова сказал сосед.

Продолжая натужно улыбаться, он поднял на прощание беспалую руку.

– Ага. Передавай привет Эвелин, – сказал отец.

Обязательно передаст. И он ушел, с трудом переставляя ноги. У него были непомерно толстые икры. Как-то раз он сдал кровь на анализ, и выяснилось, что у него зашкаливает холестерин. После этого он не спал три ночи, но от колбасы с ветчиной тем не менее не отказался. Когда-нибудь все равно придется умереть.

Отец снял с кончика языка табачную крошку. Антони видел в его солнечных очках свое искаженное отражение. Выглядел он неважно.

– Ну?

– Мы были у приятелей. Немного выпили. Решили, что лучше там и заночевать.

Губы отца сложились в двусмысленную улыбку. Он обернулся к кузену.

– Думаю, тебя дома заждались.

Ребята не спеша ударили на прощание по рукам, и кузен тоже отчалил. Антони остался под палящим солнцем один на один со своим похмельем и отцовским взглядом.

– Что это за штучки? Вы что, теперь прощаетесь как эти черножопые? Еще салам алейкум скажите!

Антони промолчал. Он думал о пустоте в глубине гаража.

– Давай залезай, – сказал отец. – Работа есть.

– Могу я сначала хоть душ принять?

– Залезай, говорю.

Антони послушался. Отец взялся за руль. Грузовик тронулся. Антони облокотился об окно, чтобы подышать свежим воздухом.

– Пристегнись. Не хватало еще из-за тебя штраф схлопотать.

На выезде из поселка отец был уже на четвертой передаче и давал около восьмидесяти километров в час. Он едва сбавил газ на «лежачих полицейских», установленных на подъездах к начальной школе, рядом с казармами пожарных. Антони почувствовал, как желудок у него подкатывает к горлу, и подумал, что сейчас блеванет. Остановиться бы на пару минут, подышать. Он обернулся к предку. Но тот не отрываясь смотрел на дорогу, вцепившись в руль квадратными кулачищами с зажатой между пальцами сигаретой. В его солнечных очках мелькало синее небо. Они выехали из города, и прошло минут десять, пока Антони не собрался наконец с духом.

– Останови, пожалуйста.

Отец взглянул на него.

– Тебе нехорошо?

– Да.

Паренек действительно был белый как простыня. Грузовичок с гидравлическим стоном остановился на обочине. Антони выпрыгнул из кабины. Не успел он сделать и трех шагов, как из него вылетело все, что было в желудке. Он выпрямился, обливаясь потом, вытер рубашкой лицо и рот. Повязка на его руке была черной от грязи. Прямо перед ним, сколько хватало глаз, простиралась дорога на Этанж, Ламек, Тьонвиль и дальше – в Люксембург. Мимо пулей промчался «Фиат-Панда», потом вдали показался старичок на мопеде с прицепом. Гнусавое тарахтение становилось все громче, и старичок в круглом шлеме проехал мимо, с царственным видом уставившись в горизонт. Провожая его взглядом, Антони увидел в зеркале заднего вида отцовскую челюсть, шею, мускулистое плечо, затылок с первыми седыми волосами. Он сплюнул, чтобы избавиться от горечи во рту, и снова залез в грузовик.