И имя ему Денница

Якобсон Натали Альбертовна

Алаис знала себе цену, и осознавала до конца собственную силу. Она сокрушит весь мир, просто наступит на него своей пятой, и он треснет под тяжестью ее гнета.

– Может, он того стоит, – лукаво заявляли ее глаза. – С мелочностью людей и их интригами, с их лицемерием. Покажите мне хоть одного бесконечно доброго человека, и я пощажу мир ради него, как Михаил (это имя того крылатого стража, которого вы видели в песках) готов сделать ради одного лишь верующего в целом скопище нечестивцев. Он неоднократно заявлял, что лишь один преданный богу человек стоит того, чтобы ради его искренней веры пощадить целую страну безбожников. Он считает, что вера одного окупает бесчинства многих. Допустим, я готова поступить так же, но мне нужна

одна абсолютно чистая душа. Человек, который никогда и никому и ни при каких обстоятельствах не пожелает зла. Если я увижу такого человека и не разочаруюсь в нем, как бог разочаровался во мне, тогда я, возможно, избавлю человеческий мир от уничтожения, которого именно всевышний сейчас и хочет. Ведь он создал дьявола, как кару для зазнавшихся людей. Он создал меня, – кончик змеиного языка лизнул ему щеку. – Я карающая сила, потому что люди стали слишком жестоки. Нужно пролить реки крови, чтобы очистить мир, который бог так неосторожно создал. Он уже жалеет об этом, хоть и не хочет открыто признаться. Лицемерие его конек, но не мой. Я говорю открыто, хоть правда и больно ранит. Я не буду жалеть о людях, только о красивых вещах, сделанных их руками, но их уже в мире есть предостаточно. Покажите мне кого-то, о ком я смогу пожалеть, чтобы остановить меня. Время ограничено. Тринадцать восходов, потому что тринадцать мое любимое число.

Ее крылья снова взмахнули, грациозно и как-то опасно, будто могли обвиться вокруг него и задушить в смертельных объятиях. Мерира нехотя отступил.

– Это честная сделка, – кивнул он. Если только она выполнит ее условия…

– Всего один человек, – повторила Алаис. – Вам нужно разыскать всего лишь одного, но того, кто меня не разочаруют. Он один должен быть настолько чист, чтобы стать достойным искупить грехи всего человечества.

Жрец боялся ее. Алаис это знала. Пятясь, он оступился и пал. Какой неловкий! Где ему что-то разыскать.

Но сделка была неплоха. Всего одна душа! Алаис до сих пор не встречала такой, хотя позади нее, казалось, осталась вечность. Всего один человек, непохожий на всех людей, мог бы ее представление о вечности изменить.

И этим человеком чуть было не стал юноша, произнесший странную просьбу на днях в тронном зале, но он ее чем-то разочаровал.

Кровавый иероглиф

– Если бы Нил был наполнен кровью, а не водой, то она обитала бы там.

Это был голос Уджаи. Таор не сразу его заметил, а тот, кажется, вообще не замечал ничего, кроме своей больной руки, которую запеленал бинтами и укачивал нежно, как ребенка. Сам он как будто прятался ото всех и все равно разговаривал с кем-то в пустоте. Похоже, он был абсолютно уверен, что видит перед собой какого-то собеседника, хотя дворцовый коридор был пуст. Должно быть, у него помутился рассудок из-за полученной травмы.

Разумнее всего было бы пройти мимо, но Таор решил проявить участие и опустился перед пострадавшим на корточки.

– Я могу чем-то тебе помочь?

Уджаи посмотрел на него, как на врага и даже оскалился, как зверь. Таор не обиделся. Перед ним и так было печальное зрелище. Человек жив, а его рука уже мумифицирована, хоть и не оторвана от тела. Под бинтами что-то шевелилось. Как странно! Не может же отсохшая рука двигаться, как живое существо. Или под бинтами похоронено что-то, кроме сухой плоти. Таор вспомнил птиц, которых резали. Вдруг рехнувшийся от горя Уджаи забинтовал там живую птицу, и та теперь копошится в предсмертных судорогах? Или нечто вырывается из его тела? Абсурдная мысль, но такая настойчивая.

Юноша не знал, что сказать, чем развлечь или утешить человека, которому вроде ничего уже и не нужно, но Уджаи вдруг заговорил сам.

– Ты сталкивался с чем-то подобным там, на поле сражения, куда тебя посылали?

Какая осмысленная фраза для безумца. Таор насторожился. Так человек перед ним все же не утратил разум?

– А с чем

необычным я мог там столкнуться? – там ведь и впрямь происходило много неописуемого, но пусть Уджаи затронет эту тему сам.

– С существами, которые калечат или сжигают людей одним своим прикосновением, и при этом выглядят бесподобно, хотя это те еще твари, – его язык заплетался, но мысль была трезвой. Таор припомнил мертвых, которые воскресали и тех, кого, казалось, невозможно убить.

– Я видел многое, – осторожно заметил он.

– Здесь ты увидишь еще больше, – насмешливо протянул Уджаи. – Потому что здесь, во дворце, поселилась она.

– Кто она? – Таор ни у кого не решался об этом спросить. Почему-то становилось страшно просто задать вопрос о том, что его тревожит. – Дочь фараона? Дочь какого-то жреца, который научил проводить ее мистерии? Дитя кого-то из самих богов?

Уджаи лишь покачал головой. Он не знал, лишь строил предположения.

– Фараон назвал ее дочерью. Вначале. Но она появилась внезапно, уже будучи взрослой и… крылатой. Как ни трудно в это поверить, но крылья живые, они растут у нее прямо из спины.

– Ты проверял?

– Да.

– Как?

– Совершенно случайно. Я прикоснулся к ней, когда она проходила мимо.

– Рука начала усыхать с тех пор? – догадался Таор.

– Нет, – Уджаи печально покачал головой. – Здесь дело в другом. Первый раз я лишь немного обжегся. Нужно было быть предусмотрительнее, но что здесь можно поделать, когда она разгуливает рядом, прямо по дворцу… Теперь ее больше никто не называет просто царевной. Она как будто стала правителем сама. Как если бы бог сошел с небес, чтобы править рядом с фараоном.

– А как же царица Нефертити? До меня доходили вести, что не так давно Эхнатон сделал ее своим соправителем.

– Где ты ее здесь видишь? – Уджаи выразительно обвел взглядом пустое пространство.

В чем-то он был прав. Таор заметил многочисленные изменения в распорядке дворцовой жизни и сам. Все представители царской семьи, имевшие хоть какую-то власть, исчезли, словно их нарочно держали под замком. Сам фараон, сидящий на троне, казался всего лишь марионеткой.

В другом бы случае Таор и не подумал вмешаться в естественный ход чьей-то борьбы за власть, а тем более не стал бы наводить справки. Это не его дело. Расспрашивая о чем-то таком, он нагло лезет в чужие тайны. Но Алаис… Ее лицо… Она как будто вовсе не была ему чужой. Он хотел о ней что-то знать, а что не понимал сам.

Больная конечность Уджаи должна была бы послужить для него предостережением. Что-то подобное может случиться и с ним самим, если он станет совать нос, куда не следует.

Таор немного отодвинулся от Уджаи и смотрел, как сухая рука того слегка вибрирует под бинтами. Что если взять лезвие и срезать их с его руки? Что он увидит тогда?

Таор едва удерживался от искушения проверить. Ведь он воин. Он повидал и страшную гибель, и необычную заразу, и даже оживающих мертвецов на последней войне. То, что он увидит под бинтами Уджаи не должно его после этого слишком сильно напугать.

Это было то самое место в саду у пруда, где Алаис проводила обряд с зарезанными птицами. Уджаи как раз напоминал ему птицу, иссохшую настолько, что ее осталось только зарыть в земле. Он перестал быть похожим на живого человека. Анубис как будто забыл прийти за ним вовремя, и сухая оболочка осталась двигаться жить. Но надолго ли это? Движения живого трупа становились все более вялыми.

Он хотел что-то еще сказать Таору, но язык его явно не слушался. Тогда Уджаи поднес ко рту здоровую руку и прокусил себе палец. Кровь пошла медленно, ее была мало, будто внутри тела она почти иссякла, но ему хватило на то, чтобы начертить на стене иероглиф. Всего один. И, наверное, он начертил его неправильно, потому что не хватило сил для четкости линий. Таор не знал такого знака. Это не прочесть. А большего Уджаи уже не напишет. Его рука безвольно повисла.