… и компания
Шрифт:
– Я не гоню вас, юные безумцы, но если вас ждут Дома к обеду…
Жозеф никогда не мог вспомнить потом, что говорил он в эти минуты, предшествовавшие возвращению к действительности. Он помнил только, что стоял возле рояля и спрашивал сквозь стиснутые зубы недвижимую статую женщины: «Разрешите мне прийти еще?» – и, говоря, уже знал, что она согласится.
Только выйдя в сад, сжимая в руке руку Жюстена, Жозеф собрал силы и обернулся. Сидя все в той же позе у рояля, неподвижная и бледная, как мертвец, мадемуазель Лепленье откинула занавеску
Холодный ветер пробирал до костей. Дядя и племянник быстро шагали по направлению к дому. Жюстен бежал вприпрыжку, чтобы не отстать. Когда они вышли наконец на бульвар Гран-Серф, Жюстен первым нарушил молчание. Он тихо спросил:
– Ты сердишься, дядя Жоз?
Жозеф до боли сжал его руку и вместо ответа глубоко вздохнул. Жюстену хотелось спать, у него болела голова.
В наступивших сумерках они заметили какого-то невысокого человека в черном пиджаке и с непокрытой головой. Он нервно шагал вдоль бульвара и вдруг, увидев их, остановился и бросился навстречу.
– Где вы были? Что случилось? – глухо протявкал Гийом. – Мы вас ищем четыре часа. Что случилось?
– Ничего не случилось, – ответил с искренним удивлением Жозеф. Жюстен, лучше помнивший о земных делах, весь сжался в предчувствии неизбежной бури.
– Ах так! Значит, вы просто с ума сошли! – вскричал, задыхаясь, Гийом, с трудом догоняя их. Он уже не владел собой. Жозеф возмутился.
– Да что с тобой такое? Успокойся, Гийом!
– Вы не ранены? Ничего с вами не случилось? Вас ждут с полудня, а вы изволили явиться только в четыре часа. Вы просто… вы просто ведете себя, как…
– Гийом! – перебил Жозеф, взбешенный криком брата.
– …как скоты… Мать обезумела от страха. Беги успокой ее… Но где же вы…
Жозеф отстранил Гийома и ускорил шаги. Постыдная сцена ожидала запоздавших путников. Увидев сына, Гермина разразилась рыданиями. Ипполит подошел к мальчику и занес над ним руку. Грея спину у фаянсовой печки, Миртиль оглядывал путешественников и, казалось, не в силах был скрыть своего отвращения. Сара подозвала Жозефа и уставилась на него сверкающими от гнева глазами. Гийом окончательно потерял самообладание. Он схватил сына и что-то орал, сжимая его плечи. Перепуганный дядя Блюм с супругой неодобрительно взирали на провинившихся, а Лора, поддавшись общему волнению, безутешно рыдала, уткнув мордашку в колени тетки.
Жозеф никогда не мог похвастаться особой выдержкой. И не удивительно, что разговор, довольно скоро пошел в повышенном тоне.
– Жозеф! – закричала Сара на сына, который ответил не совсем почтительно на ее вопрос о том, где они были все утро. Ипполит повернулся в его сторону.
– Как ты смеешь так отвечать матери?
– Я тоже не позволю говорить со мной в таком тоне.
– Не смей на меня кричать! Куда ты таскал ребенка?
– Когда вы успокоитесь, я вам все объясню.
– Наглец, замолчи!
– Вам тоже бы не мешало помолчать. Что за крики? Как будто я человека убил…
– Неблагодарный сын, – прошипела Сара, подымаясь с кресла.
– Вы хотите знать, где мы были? Там, где вам следовало бы побывать еще полгода назад, если у вас есть чувство собственного достоинства.
– Там тебе что-то чересчур, уж нравится, – съязвила Сара.
– Вы правы, там легче дышится, не то что здесь.
Возможно, что слова Жозефа были резче его мыслей.
Но Ипполит вышел из себя:
– Убирайся! Иди в свою комнату, слышишь?
– С удовольствием, – крикнул Жозеф, хотя его встревожило состояние отца. Он ушел, хлопнув дверью с такой силой, что весь дом задрожал.
Холод каморки, служившей Жозефу спальней (три на три с половиной метра), отрезвил его. Он умыл лицо ледяной водой и тут же решил, что вел себя как нельзя более нелепо. Снизу доносились приглушенные рыдания. Он раскаивался, что подвел своей запальчивостью Жюстена, и до самого обеда сидел у себя, пытаясь читать при свете свечи, хотя голова у него горела, а совесть была неспокойна.
Лора тихонько окликнула его через закрытые двери. Спускаясь в столовую, Жозеф почувствовал, что его снова охватывает ярость. Семья уже сидела за столом. У всех был измученный вид, все они были такие жалкие, что любой гнев утих бы.
Жозеф еще и еще раз убедился, – нынешняя сцена была не первой, – что приступы его ярости пугают домашних. Он сел на свое место, развернул салфетку и с тоскливым вздохом пожал плечами. Остатки злобы вытеснила жалость – безграничная, но холодная жалость, и даже снисхождения в ней не было.
Обед прошел в глубоком молчании. Никто ничего не ел. Все чувствовали, что самое главное начнется после этой никому не нужной церемонии. Жозеф встал, подошел к матери и, взяв ее за руку, поцеловал в лоб. Она слегка оттолкнула сына, но уже через минуту рыдала на его плече. Ипполит, насупившись, не подымая глаз, барабанил по тарелке ножом.
Сара добилась примирения мужчин, и они холодно поцеловались, согласно заведенному при подобных обстоятельствах ритуалу. Последовавшая затем сцена хмурых излияний, слава богу, была прервана Жюстеном, у которого вдруг обнаружилось сильнейшее расстройство желудка.
Оставшись одни в обществе сыновей и Миртиля, старшие Зимлеры спокойно и здраво поговорили о господах Лепленье, что с большей пользой можно было сделать шесть часов назад; и когда Гермина спустилась из спальни в столовую, на семейном совете было решено, что в следующее воскресенье они пойдут в усадьбу Планти, чтобы отблагодарить хозяев за котенка.
Потом в обычный час Ипполит и Миртиль отправились пройтись по городу. Жозеф в этот вечер не играл на флейте. Он и Гийом остались сидеть с женщинами, болтая о пустяках, и каждый из них вновь и вновь возвращался мыслью к страшному костру, в пламени которого они чуть было не погибли.