И на Солнце бывает Весна
Шрифт:
Раздалась команда, мы построились. Нам подробно объяснили задачу. Затем снова было время ожидания. Я заглянул в штаб - Аня с другими девушками приготовила все необходимое, и, посмотрев на меня, кивнула.
– Ерунда, я буду сражаться!
– раздался злой голос. Я оглянулся - к нам шли двое, и в одном бойце я узнал командира первого взвода Гриценко. Морщась от боли, он прижимал руку к плечу, откуда сочилась кровь. Еще до начала атаки его задел снайпер.
– Да я и с одной рукой пойду в бой!
– не унимался он. Из-за потери крови Гриценко побледнел. Едва его приняла Аня, как раздались выстрелы "катюш" с левого берега, я бросился к своему взводу. Огненные
Затишье, и вот команда:
– Вперед, за Сталина!
Все, что было дальше, Миша, мне трудно восстановить в деталях, но я постараюсь. Я и тогда плохо помнил себя, а теперь прошло столько лет. Мы поднимались по круче, автоматчики засекли нас и открыли огонь. Упав, ползли по-пластунски, я видел только сапоги товарища по взводу впереди, уверенное, как у змеи, его движение. На миг мы замерли. Я слегка поднял голову и осмотрелся - мы оказались в палисаднике. Старый куст калины укрывал нас, и красные ягоды склонились до самой земли. Лишь на миг я вспомнил, как с Карлом Леоновичем собирали такие же кисти, и было это давно, в той далекой жизни, от которой теперь не осталось и следа. Эрдман был немец, и эти, что засели в домах - тоже, но ничего общего не имели друг с другом. Я подумал, что буду биться сейчас и за Эрдмана, потому что он ненавидел фашизм и сразу понял, чем он обернется.
– Вперед!
– это был голос комиссара Куценко, короткая фраза словно подбросила и понесла меня. И я в тот же миг увидел его, Даниила Максимовича. Он шел первым, когда снайпер сразил его, попав в горло. Зажмурив глаза, я упал рядом с покосившимся забором. Нащупав ручную гранату, понял, что все, чему учили, вылетело из головы. Да и трясущимися руками я не попаду в окно. Что делать?
Меня оглушило - ребята из взвода не медлили, забросав дом гранатами. Я поднялся, и, перескочив забор, промелькнул, согнувшись под окнами, и ударил ногой в дверь, едва понимая, что иду первым. Задыхаясь от гари, различил черный силуэт - немец метнулся из другого угла сенцев. Все, что было дальше, заняло секунды - я размахнулся прикладом и размазал лицо рванувшегося на меня фашиста. Он был просто огромный, и мне повезло, что тот не увернулся от удара. Кто-то из бойцов, что шел за мной, толкнул меня, прорываясь в дом, и я упал на большое мягкое тело, увидел выпавшие из глазниц бельма и вывернутую челюсть. Так и лежал, слыша выстрелы и крики в других комнатах. Поднявшись, я попытался проскочить в узкую дверь, но наткнулся на косяк и разбил лоб. Не знаю, как долго длились минуты, но я постепенно пришел в себя, чувствуя, что меня кто-то трясет за плечо:
– Звягинцев, ты в порядке? Идти можешь?
– я не узнавал голоса, но кивал.
– Звягинцев, приказываю вернуться в штаб и доложить о гибели товарищей Куценко и Шишкина. Слышишь?
В комнате стоял солдат в серой форме и пилотке. Он бросил на пол винтовку и трясущейся рукой вытащил из кобуры и протянул пистолет одному из ополченцев. Тот, передернув затвор, тут же выстрелил в лоб:
– Это мадьяр, - сказал он.
– Жаль, никого из офицеров не захватили.
Качаясь, я выбежал из дома. Свежий воздух едва вернул меня к жизни. Раздавались автоматные очереди, тут же короткие ответы из винтовок - наши бойцы быстро заняли позиции, вели перестрелку с соседними домами. Вспомнив разбитое лицо немца, я перекинулся через крыльцо и не смог удержать рвоты. Кажется, кто-то крикнул:
– Звягинцев, что ты? Немедленно доложи в штаб!
– и я побежал. На миг подумал, а правильно ли выбрал путь, может, меня несет прямо на позиции немцев, и вот-вот... Я оглянулся, и, увидев у
Взрыв мины я не даже не услышал - просто что-то подхватило и ударило меня о землю, которая словно дрожала подо мной. Я очнулся, чувствуя, что к лицу прилип холодный, весь в грязи капустный лист. В ушах звенело. Я поднялся, шатнулся, ягоды калины сначала заплясали, а потом перемешались перед глазами в месиво. Пулю снайпера, что пронзила плечо, я не услышал и принял сначала, как резкий толчок.
Не знаю, сколько я пролежал, но очнулся от прикосновений - кто-то нагнулся над моим лицом, гладил по щеке. Все расплывалось, и женское лицо я сначала принял почему-то за Лизу. Не понимал, где я и что происходит, потому и появление медсестры из Орловки в первый миг не казалось странным. И только каштановый локон волос, упавший на мои испачканные веки, привел меня в чувство, я закричал, не слыша себя:
– Аня, уходи, здесь снайпер!
Но она поволокла меня по земле, боль обручами обхватила плечо, и я потерял сознание.
Очнулся я в штабе. Вокруг бегали люди, сливаясь в глазах с какими-то желтыми и белыми кругами:
– Куцыгин и Шишкин погибли!
– я услышал себя, словно кричал из глухой бочки, и провалился во тьму...
Должно быть, прошли долгие часы, которые едва-едва доносились выстрелами. Не скоро, но пришел холод, и я услышал плеск воды. Лишь один раз с трудом я открыл глаза. Надо мной было черное небо, меня, и еще троих лежачих бойцов, переправляли на пароме. А потом была только боль, переходящая в беспамятство.
На этом моя война, Мишенька, закончилась. И больше мне нечего добавить к рассказу о сражении нашего ополчения на Чижовских высотах. В себя я пришел только в госпитале, и вновь получилось так, что, открыв глаза, первым увидел девичье лицо, белый воротник халата. Но это была незнакомая медсестра, и где я находился, понять тоже не мог. Оказалось, мне сделали операцию, о которой я ничего не помнил.
И так в госпитале я медленно приходил в себя, спрашивал у кого только мог, как закончилась атака, как ребята, но в ответ слышал только главное - Воронеж освобожден! Боже, сколько же прошло времени? Я был на грани жизни и смерти целые месяцы. Чтобы провести операцию, меня доставили в Тамбов, где в то время была госпитальная зона.
Медсестру, что ухаживала за мной, звали Галя. От нее я узнал, как много времени прошло с момента моего ранения - уже наступил сорок третий год. Все это долгое время я был в шаге от смерти. Не раз я просил узнать - раз воронежскую землю освободили, победили в Сталинграде, значит, свободна от врага и Орловка.
Что стало с людьми? Что?
Над моей кроватью висела репродукция Леонардо да Винчи "Мона Лиза". Долгие дни я смотрел на ее руки, коричневые, как у Ани Скоробогатько, волосы, и будто спрашивал у нее: "Все ли живы? Что с Аней, Валей, и, главное, что с Лизой в Орловке"? Но Джоконда смотрела в сторону, будто не имела никакого отношения к нашему миру.
О моем долгом лечении лучше и не рассказывать тебе, Миша. Помимо боли в плече донимало и то, что чесалось все тело, словно бы меня насквозь проела вошь. Я словно прогнил насквозь, как казалось мне, и стыдился, когда подходила Галя. Однажды сказал ей, что я, наверное, дурно выгляжу и пахну, извинился перед ней, но девушка одернула:
– Перестаньте, Николай. Вы - герой, и обязательно поднимитесь.
Мы стали близки, и я не раз, когда Галя меняла мою одежду, шептал ей:
– Галочка, узнайте мне про Орловку, есть же ведь способы. Помогите мне!