И на Солнце бывает Весна
Шрифт:
– Нет, дедушка, не могу. Моя рана не тут, не в плече.
Огромная насыпь общей могилы высилась передо мной.
– Тут моя рана, - ответил я.
Вот и все, Мишенька. Последняя страничка в тетрадке. Я думаю, ты уже понял, что Галочка, медсестра из Тамбова, это твоя бабушка. Вот и ее, родной, не стало. В первой тетради я написал, как выходил утром на крылечко, и видел людей - всех тех, о ком шла речь здесь. Они стояли в дымке над водой, и звали меня, махали руками. Да, мне уже скоро к ним. Я остался ведь совсем один. Один... на дачах
Я хочу, Миша, чтобы ты вырос хорошим человеком. Может быть, мои тетради объяснят тебе, что главное в жизни. Надо беречь людей, любить их. Только потеряв, ты начинаешь понимать, как они дороги.
Я молюсь за тебя, родной. Молюсь, как умею.
13
Выйдя на крыльцо, я дышал сентябрьским воздухом. Было почти девять, а я не выехал на работу. Зазвонил телефон, я вернулся в дом:
– Здравствуйте, это по объявлению, - услышал голос.
"Надо же, как быстро!
– подумал я.
– Разместил ведь в семь утра, и вот".
– Поймите только, я продаю срочно, - сказал я.
– Да, мы можем приехать посмотреть дачу в любое время, хоть сейчас. Мы давно с мужем мечтали о таком домике, но варианта все не могли найти подходящего. А тут заглянули, и надо же!
– Тогда приезжайте хоть сейчас.
– А можно?
– Конечно, жду вас, - и я объяснил, как проехать.
Что же, решил я, отец прав. И Николай Звягинцев прав. Если любишь, то надо спешить. Я позвонил Юле, попросив о выходном.
– У тебя все в порядке?
– спросила она.
– Да, просто есть несколько дел неотложных.
– Конечно, Сереж, занимайся. Если что надо - звони.
Вот же, подумал я. Юля... зря все-таки и Витя Малуха, да и я, к тебе относились так предвзято. Нормальная ты девчонка.
Мне предстояло сделать главный звонок - Михаилу Звягинцеву. Конечно, утро понедельника не лучшее время, но позже уже нельзя. Я слушал долгие гудки, сердце отчего-то забилось сильнее.
– Михаил, здравствуйте! Это Сергей, я покупал у вас дачу весной, помните? Нет, все в порядке, я по другому поводу. Представляете, я нашел тетради вашего дедушки Николая, в ней он рассказывает о прошлом, - я начал было углубляться, но тот перебил:
– Сергей, извините меня, мне некогда.
– Я понимаю. Давайте я привезу вам эти тетради, куда скажите. Мне нетрудно.
– Спасибо, не стоит, - ответил он.
– Нет, поймите, - я говорил взволновано, не понимая его настроя, - эти воспоминания адресованы вам лично, дедушка все время обращается к вам, простите, что я невольно все это прочитал, но...
– Сергей, еще раз: мне действительно некогда. Если тетради интересные, оставьте у себя, или отдайте куда-нибудь в музей боевой славы.
– Как?
– Всё, извините, я за рулем еду, - послышались короткие
Я долго стоял и не мог понять - неужели всё так нелепо...
Вот две тетради, измятые, пухлые. Что же мне с вами делать? Первая мысль была - набрать их и отнести в редакцию журнала, в "Подъем", например, но... Имею ли я право публиковать эту исповедь, ведь она написана только для одного человека. Которому нет до нее дела.
"Я верю, Мишенька, что ты прочтешь, и наша семейная нить не прервется"...
Взяв тетради, я положил их на полку. Вы останетесь здесь, в этом домике, где и были, решил я. Ведь я не имел права читать, так пусть будет так, словно я вас и не видел. Меня... меня вы изменили, и сильно помогли. Но я ничего, совсем ничего не могу изменить. И помочь вам. Простите. Я обращался к воспоминаниям Звягинцева, как к живому существу, которому сострадал.
Приехала семейная пара, дружелюбные хорошие люди. Много вопросов не задавали. Мужчина радовался, а хозяйка уже примерялась:
– Теперь понимаешь, что я была права!
– Что?
– Да насчет трюмо, что выбрасывать его не надо. Здесь вот поставим. Какое счастье, что мы увидели ваше объявление, - обратилась она ко мне.
– Кто рано встает, тому бог подает! Просто какое-то знамение, что ли.
Я кивнул. Мы договорились, что в ближайшие дни займемся оформлением бумаг.
Когда они уехали, я поднялся на второй этаж. Слева был шкаф, в который я ни разу не заглядывал, а теперь почему-то решил... Открыв его, увидел большой черный футляр, весь в пыли. Поставив его на кровать, щелкнул медными замками. Белые клавиши баяна сверкнули от лучей, падающих через окно.
– Вот тебя и заберу, на память, - сказал я.
– И научусь играть, чтобы... не было одиноко.
Я положил футляр в багажник, укрыв плащ-палаткой, на которой так недавно сидела Таня. Завел автомобиль и поехал на левый берег, в тот самый дом, где жила она. Звонить было бесполезно. Поднявшись на третий этаж, позвонил. Никто не открывал. Может, эта старушка ушла по делам, или вообще съехала. Но замок скрипнул, и сердце мое забилось:
– Здравствуйте, простите, - сказал я.
– У вас девушка комнату снимала, Таней звали. Не подскажите, где она?
Старуха недоверчиво посмотрела на меня:
– Плохая эта ваша девушка Таня, - ответила она.
– За последний месяц так и не заплатила, все охала, что денег нет, и позже вышлет.
– Так где же она, скажите? Что с ней?
– Да ничего с ней. Умотала домой в свою эту Добринку. Экзамены провалила, плакала. Еще говорила, с Димой ее каким-то проблемы. Да так и убралась с концами. До свидания, молодой человек, - и она захлопнула дверь, не дожидаясь моих реплик.
Я вышел к машине. Старушки смотрели на меня с интересом, я прошел мимо лавочек. Зазвонил телефон. Высветился номер Николая Сапелкина - того самого путешественника, который рассказывал о поездке в Магадан на встрече, где мы были с Таней.