…И непоколебимая тишина при дыхании нечистых ветров
Шрифт:
– Однажды, когда Бог скрывался под покровом человеческой плоти, Он взял с Собой трёх учеников и поднялся с ними на гору помолиться, – заговорил старец, присаживаясь на мостки, не замечая их влажности. Его ноги в резиновых сапогах коснулись горящей воды. – Сияние Его ещё было скрыто для людей. Он и ученики Его только ещё поднимались на гору. Совсем скоро Он откроется им, Какой Он и Каким останется в бесконечном будущем. В таком же сиянии воссядет Он одесную Бога-Отца…
Я снова усмехнулся натянуто, а ты, Марина, насупила в мою сторону свои живые брови, а старец продолжил, обращаясь к чистым глазам твоего сердца:
– Он преобразился… преобразился в сознании трёх избранных учеников, у которых в то время сердца были чище, чем у других. Из духовных слепцов Христос сделал их зрячими. Несказанный, неизреченный, нетварный Свет хлынул сквозь человеческое Тело Господа, озаряя чистые сердечные очи учеников, в которые Христос вложил Свою силу. Дивились, не понимали и дивились! Божество Его явило свои лучи в небывалом блеске…
Я, Марина, хотел прервать попа твёрдым словом, но слова (и твёрдые, и нетвёрдые) улетучились из головы, и приневоливающая сила не разрешала заговорить, и я оставался при своей внутренней горячности. Ещё успел поймать себя на том,
– …ни люди, ни скот не могли видеть этого нечувственного Света. Для людей, живущих вне благодати, продолжался будничный день. Город неподалёку не увидел несказанного Света, а ученики видели, но не чувственной силой. Они видели Царствие Небесное и себя в нём, видели себя очами Духа Святаго. Не могли они пока знать, что предстоит им дорастать до Христа, но не как рождённым от Бога, а как сотворённым. Уразумели, что Свет, который показал им Господь, выше всего, и человек может с ним единиться. Не только избранные из апостолов, не только в те времена, но и во все времена люди будут обладать способностью духовного созерцания. Ещё здесь, на земле! А в будущем веке, после смерти, всех верных озарит Его сияние, и мы вкусим этого Света. И будем вкушать его, пока не дорастём до Христа как сотворённые. Вот замысел Бога о человеке! Вот какой праздник мы сегодня празднуем.
Признаюсь, слова старца смутно тронули и меня. Да и слова, что он произносил, будто не его были, сами по себе убеждали нас в собственной значимости. Под плеск мелкой озёрной волны старец говорил тихо, и приходилось прислушиваться.
– …в наше время люди уже превратились в животные организмы, для которых духовная жизнь непосильна. Те, кто пытается напомнить людям, что мы сотворены по образу и подобию Божьему, встречаются в лучшем случае с нежеланием слушать. Не надо забывать, что уже здесь наши души способны вмещать Дух Святый, Которым мы можем видеть Свет благодати, а в будущем веке он будет озарять нас, и не будет нужды ни в солнечном свете, ни в воздухе, ни в его благорастворении. – Последними словами старец оросил то, что попытался насадить в наших запущенных сердцах. По глупости своей я попытался возразить священнику, но он давно привык к противодействию непонимающих его и без труда посрамил меня. Это было не трудно, ибо мысли в моей голове водились только круглые и закруглённые. Я демонстративно стал поглядывать на часы, как бы намекая священнику, что ему пора закругляться. Часы у меня большие, плоские, круглые, по последней моде. Секундная стрелка дёргалась. Старец вздохнул, глядя на мои часы. Намёк мой он понял, а мне стало стыдно за свой и всё же чужой, не свойственный мне поступок. Старец вынул ноги из горящего озера.
– Не допускают вас к учению Духа, и вы не можете познавать Его, довольствуетесь одними человеческими мыслями.
Старец, Марина, говорил дольше, может быть, другими словами, но суть сказанного им, думаю, мне удалось припомнить и передать. Мы, Марина, впервые в своей жизни услышали в тот день слова о несказанном Свете. Цельноблистательный диск закатывался за лес на другом берегу озера. Ты, наверное, улыбнёшься, но расположение к тебе старца и твоё ответное расположение к нему тогда меня неприятно задело. По этому поводу мною владело огорчение.
От озера мы поднимались крутым косогором.
– Как хорошо он говорил о человеке!
– О человеке?.. что он знает о человеке?!. да он – фашист!
– Фашист? – ты остановилась и, посмотрев мне в глаза, сдвинула брови к переносице.
– Он при немцах служил! – сказал я, хотя точно не знал. Слышал от кого-то, что при немцах на оккупированной территории многие попы служили, вот и держал подозрительные мысли на старца. От слов своих хотелось отказаться, но духу не хватило. Мне было обидно, что старец как бы объединил себя и тебя, а меня оставил за чертой невидимого круга. Старец как бы отделил тебя от мира, в котором жил я, и приподнял над ним. Я чувствовал себя гадко, будто всех одноклассников взяли в армию, а меня забраковали на медицинской комиссии. Чесался на носу прыщ. Сверху накрыл гул. За нашими спинами, над озером, шёл на посадку ракетоносец. Мимовольно я кинул словесный камень в старца:
– Исусик!.. Исусик на тонких ножках!.. а сам фашистам прислуживал!..
Первые неприсутственные дни сентября посвятил грибной охоте. Ходил в лес в хорошем настроении, даже в очень хорошем настроении. Хотелось написать песню, но не приходили слова, а только жила внутри очень даже интересная мелодия, в которую и надо было вставить эти самые слова, которые не приходили на сердце. Вдохновляющая мою тогдашнюю жизнь мечта ещё не потеряла своей прелести. Ожидались слова о свободных людях будущего, о которых фантастической прозой писал Иван Ефремов и которых олигархи с планеты Ян-Ях называли анархистами. Упоённый духом этой мечты и пытался сложить стих, но – увы!.. Однако шибко не огорчался, что мечта не хотела принимать стихотворную форму. Пружинисто шагал к Вологодскому шоссе, сбивая сапогами старые большие сыроежки. За дорогой – у меня свои грибные места. Шёл и наслаждался осенним лесным миром, удовлетворённо помаргивая на неброскую красоту. Одно только огорчало: всё, что я видел, давным-давно было описано классиками литературы. И берёзка, роняющая жёлтый лист; и росинки, сверкающие в траве… видимые солнечные лучи в чащобе – ничего нового, чего бы уже не описали писатели и поэты, но всё равно приятно было смотреть на осень. Осинка опять же дрожала, листья её трепетали – и это описано!.. Вот и Вологодское шоссе. Перехожу не спеша, потому что шоссе почти всегда пустынно. Поднимаюсь на поросшую лесом сопку. За шоссе лес не такой болотистый, как до него. Запах прелой листвы тоже уже описан. Ну, хоть бы что-нибудь новое унюхать!.. Ну, ничего! Подъём крут, дышится тяжело… За Вологодским шоссе грибы посолиднее: и подосиновики попадаются (естественно, не под осинами), и подберёзовики (естественно, не под берёзами). Легкомысленный ум возвращается к мечте о гармоничном человеке будущего. Помаргивая, продолжаю любоваться осенним лесом… Ещё не понимаю бессмысленности человеческого счастья без упоминания о вечности. Мне только семнадцать… уже семнадцать по тогдашнему измерению… Когда-то здесь проводили масштабные учения танкисты с Лесной Речки и оставили после себя много окопов, в которых маскировали танки. Склоны поросли кустарником и деревцами, в которых жили грибы. Вот он! И листик на шляпке – уже сто раз описан этот листик на шляпке; в детских садах, на шкафчиках, рисуют этот тендем… Облазил искусственный овражек и пошёл к следующему. Зарядил дождь – пурпур и золото вокруг исчезли, их заменил блеск (и это уже описано). Острее запахло прелой листвой. Круги в болотцах от дождевых капель (и они уже описаны). Охочусь за грибами, а думаю об Иване Ефремове и Михаиле Бакунине. Лукавый без труда уловляет ум в суетное, исполненное лести. Ни одной собственной мысли!.. придут и свои!.. хотя могут и не придти!.. вот беда-то будет!.. бездарность!.. честолюбивое ничтожество!.. Гайдар в шестнадцать лет полком командовал!.. Палые листья в болотцах собираются в островки (наверное, и это кем-то описано). Узнаю деревья. Вон за той перекрученной сосной будет ещё один огромный окоп, в котором когда-то стоял замаскированный танк. Окоп этот необычный, в нём – землянка, а в землянке – ниша, а в ней – небольшая, сложенная из кирпичей печка. Тревожно застучал дятел. Кинорежиссёры детективных фильмов любят этот звук. После него случается что-нибудь неожиданное. Может, и не дятел породил этот звук, а прерывисто затрещал на ветру сухостой. Дождь усилился. Я решил укрыться в землянке. Тут гриб выскочил прямо ко мне под ноги. Хотел было нагнуться к нему, но уловил горьковатый запах в воздухе. Из проржавевшей трубы шёл дымок. Вход в землянку скрывался куском выцветшего брезента. Трава и палая листва у порожка истоптаны. Миг-другой был во власти нерешительности, но дождь усиливался. Не выгонят в дождь-то!.. Решительно направился к землянке. Поднял брезентовый полог, и умоневмещающая картина предстала перед глазами. Я был почти ослеплён. Передо мной – всё такое лёгкое, из света сотканное, того и гляди развеется. Люди из свечного света безмолвно переговаривались взглядами, наверное, спрашивая друг у друга, как со мной быть. Понятно, держали на меня подозрительные мысли. Два священника в блестящих (в свете свечей) облачениях, женщина у аналоя с книгами, три бабушки. Лица немного растерянные, на губах – полуулыбка. Под их взглядами почувствовал себя нескладным. «Грибы я тут собираю – зашёл дождь переждать», – хотелось мне сказать. Узнал, Марина, пожилого священника, который на Преображение проповедь нам читал у озера. Я сдвинул капюшон и перекрестился с намерением показать, что я… свой я, свой… не то чтобы я снисхожу до них… да у меня две бабушки (и по отцу, и по матери) в Бога верят, да!.. Так или приблизительно так думал я тогда. Косые недоверчивые взгляды исчезли. Я пытался улыбнуться, а улыбкой сказать: «Я тоже в Бога верю». Когда к бабане с деданей на каникулы приезжаю, обязательно причащусь, да… Поп, что помоложе, стал поправлять фитили в лампадах. Бревенчатый потолок исполнен большими каплями. Мне в голову мысли всякие полезли. Может, секта какая?!. Как та, про которую в прошлом году Галина Парамоновна фильм в кабинете физики показывала? И – страшок!.. Старец широкой блестящей закладкой заложил страницу в толстенной книге и дал возглас. Запели… Слова вроде бы русские, но малопонятные, старинные, блестят и сами свет излучают. Будто в каждом слове – источник света. Почему в землянке-то служат?.. Лампадка дрогнула от упавшей с потолка блестящей капли. Я перекрестился ещё раз (дескать, свой я, свой), хотя никто на меня не смотрел, и вышел. Сперва шёл медленно, думал, что за мной наблюдают, даже гриб срезал, который оставил, учуяв дымный запах. После гриба шаг заметно прибавил. От этих сектантов всего можно ожидать. Убьют и сунут вон под болотную кочку!.. и не найдут никогда!.. Побежал и заплутался. Плутал, плутал, матерился, хотел уже на дерево забраться, чтобы глянуть окрест. Выбрал сосёнку повыше, сапоги стянул и тут услышал железный перестук колёс совсем рядом… Шёл по железной дороге мимо ярко-красных пылающих осин…
Из леса – сразу к тебе. Ты дома. Корзину с грибами потерял, пока в лесу плутал. Сбивчиво объяснял тебе, что со мной произошло до того места, как пустился наутёк. Ощущение лесной паутины в ушах, в глазах, в носу…
– … я как бы пообещал никому ничего не рассказывать. Словами не говорил, а пообещал как бы – ну, всем своим видом!.. Я не могу не рассказать тебе, потому что это ещё не всё!.. Марина, выслушай внимательно и не улыбайся. Мне показалось, что я попал в какую-то временную петлю… – Я не сказал тебе: «Если бы мне приклеить бороду, то я стал бы похож на того священника, что помоложе…» А сказал: – Псаломщица на тебя была похожа, только постарше. Сразу об этом подумал, как её увидел. – К лицу моему будто прилипла паутина, и я то и дело пытался убрать её рукой.
– Женя, не выдумывай… – Ты не верила мне. Как же мне тебе?.. и я ещё – про какую-то временную петлю!.. хорошо про приклеенную бороду ничего не сказал!
– Добрые у них лица и глаза добрые… Не как у тех из фильма, что Галина Парамоновна в кабинете физики показывала… Давай сходим на то место?.. Даже если они всё приберут за собой, что-то всё равно останется!.. может, иконка какая-нибудь… может, ты боишься со мной идти?.. конечно, можно было бы и ребят с собой позвать, но… у Игоря мать в политотделе работает… Саню Гуленкова?.. Галина Парамоновна – парторг школы… у Коли отец замполит, а у Юрки – вообще начальник политотдела гарнизона… Я не к тому, что они нарочно родителям расскажут, а так… между делом проболтаются на кухне, а тут надо… Вдруг они никакие не сектанты? Могут пострадать от огласки, всё это отзовётся для них вредными последствиями, а с другой стороны… Почему они в землянке служат, когда в храмах служить разрешено?.. Ребята не расскажут, я им как самому себе доверяю, но… слетит с языка!.. а у тебя бабушка в Талице старостой храма служила… Нет, если тебе со мной страшно… Я не смалодушничаю при печальных обстоятельствах!
– Нет, Женя, мне с тобой не страшно будет. – Успокаивая меня, ты дотронулась кончиками пальцев до моей ладони, а вокруг всё зацвело: и осенний лес за окном, и белые цветы на тюлевой занавеске. Настольная лампа, полусферой отражателя похожая на инопланетную летающую тарелку, казалось, вот-вот взлетит от радости. – Я пойду с тобой, только объясни – зачем?
– Как зачем? – я немного растерялся. – Ну… – словами не мог выразить, почему хочу вернуться на то место, где катакомбно служили Литургию. Может быть, подспудно чувствовал, что сами-то живём вне Божьей благодати, но таким образом стал думать много позже, а тогда вертелось в голове что-то вроде: могут оказаться и шпионами. Гайдаровская тема ещё жила в сердце. Враг умён и опасен… их надо обезвредить… Хорошо ещё хватило ума сказать тебе: – Если я туда не вернусь, мне через год казаться будет, что я всё это придумал.