Шрифт:
Я не был в Дублине несколько лет. Странствовал по всему свету, был везде, кроме Ирландии, и вот, часа не прошло с момента моего приезда в Ирландский Королевский отель, как зазвонил телефон.
О, Господи! Это сама Нора!
— Чарльз? Чарли? Лапочка? Ты разбогател наконец? А богатые писатели покупают сказочные замки?
— Нора! — рассмеялся я. — Ты когда научишься здороваться?
— Жизнь слишком коротка, чтобы здороваться, а сейчас нет времени даже чтобы как следует попрощаться. Ты мог бы купить Гринвуд?
— Нора, Нора, ваш фамильный дом, которому двести лет? А что тогда станет с ирландской светской жизнью, с вечерами,
— Смогу и сделаю. О, сейчас у меня целые чемоданы денег мокнут под дождем. Но, Чарли, Чарли, в доме одна я. Слуги удрали, чтобы помочь Аге. И в эту ночь, лапочка, мне нужен писатель-мужчина, чтобы взглянуть в глаза призраку. У тебя пятки еще не горят? Приезжай. У меня есть таинства и есть дом, который я собираюсь покинуть. Чарли, о голубчик, о Чарли.
Щелк. И тишина.
Через десять минут моя машина уже ревела по извилистой как змея дороге сквозь зеленые холмы к голубому озеру и мягким лугам, туда, где спрятался сказочный дом под названием Гринвуд.
Я снова рассмеялся. Милая Нора! Что бы она ни болтала, а скорее всего, намечалась вечеринка, очередной маленький катаклизм. Верти, наверное, прилетит из Лондона, Ник — из Парижа, Алиса, скорее всего, прикатит из Хайлуэя. В течение часа свяжутся с каким-нибудь кинопродюсером, который спустится на парашюте или на вертолете, этакий в меру потрепанный мэн в темных очках. Марион явится с труппой пекинессов, которые каждый раз напиваются и болеют потом больше хозяйки.
Мне стало весело, и я нажал на газ.
Примерно к восьми, подумал я, ты порядочно налижешься, а к полуночи тебя вытолкают спать, до полудня ты будешь дрыхнуть без задних ног, а за плотным воскресным ужином тебя накачают еще больше. Где-то между всем этим будет изысканная музыкальная игра, подобная старинной шкатулке, с ирландскими и французскими графинями и леди, а также с налетевшими из Сорбонны и поднаторевшими там в искусстве мужчинами.
В понедельник покажется, что прошло 10 миллионов лет, а во вторник я, слава Богу, буду возвращаться в Дублин, и мое тело будет подобно огромному полуразрушенному зубу мудрости. Буду чересчур мудро вести себя с женщинами, а от воспоминаний во мне будет вспыхивать боль.
Я вздрогнул, когда вспомнил, как меня заманили к Hope впервые, когда мне было двадцать один год.
Сумасшедшая старая герцогиня с напудренными щеками и зубами как у морской щуки заставила меня мчаться в спортивном автомобиле по этой самой дороге пятнадцать лет тому назад. При этом она орала мне прямо у ухо:
— Тебе понравится Норин бродячий зверинец, и ее сад, и все, что там есть. Ее друзья — звери и лесничие, тигры и кошки, рододендроны и кендыри. В ее ручьях водятся рыбы с холодным телом и нежные форели. У нее есть огромные вольеры, где звери вырастают больше нормальных размеров, их подпитывают искусственным воздухом. Приезжайте к Hope в пятницу, на чистые простыни, до понедельника вы будете закутаны во влажные, нежные, пропитанные целебными грязями пелены. Вы почувствуете, что за это время вдохнули настоящего воздуха, ваши щеки разрумянились, ваша душа расцвела и вообще что вы испытали истинный соблазн. Проклятие, Осуждение и Обвинение. Поживите у Норы, и вам покажется, что вы находитесь за теплой щекой огромного великана, вас будут ежечасно кормить, вас обманут, но сладок будет обман. Вас пропустят в дом в качестве одного из поставщиков провизии, и сами вы будете изысканнейшим яством. Но как только будет выпита последняя бутылка вашего кисло-сладкого вина, и из ваших молодых сахарных косточек высосан мозг, вас выбросят на пустынную холодную железнодорожную платформу под дождь.
— Я что, покрыт энзимами? — перекрикивал я гул мотора. — Ни одному дому не удастся распотрошить меня или сыграть на каких-то моих тайных пороках.
— Дурак! — засмеялась герцогиня. — В воскресенье, лишь солнце взойдет, все твои тайные пороки и тщательно скрываемые слабости будут как на ладони.
Я остановил воспоминания, как только выехал на живописный крутой спуск и притормозил. Красота природы заставляла ровнее биться сердце, успокаивала рассудок, замедляя ток крови, не позволяла давить на акселератор.
Там, под сине-озерным небом, рядом с небесно-синим озером, раскинулось фамильное Норино поместье, огромное, нежно любимое, именуемое Гринвудом.
Гринвуд уютно пристроился среди самых высоких деревьев, самые крутые холмы окружали его. Его башни были сооружены тысячу лет назад неизвестно кем, невоспетые архитекторы возвели их с давно позабытыми целями. Его сады расцвели впервые пятьсот лет назад. В результате какого-то созидательного катаклизма, произошедшего двести лет назад, среди древних склепов и гробниц возникли новые здания. Здесь был монастырский холл, превращенный в конюшню, новые флигели, выстроенные девяносто лет тому назад. По берегу озера лежали руины охотничьих замков, где одичавшие лошади могли окунуться в обманчивый сумрак над зацветшей водой все еще прохладных прудов, над заброшенными могилами дщерей человеческих, чьи языческие грехи и после смерти влекли их к девственной природе и бесследно растворяли в ее вечном мраке.
Словно приветствуя меня, солнце сверкало в десятках окон. Ослепленный, я выжал сцепление, надавил на тормоз, и машина остановилась. Зажмурив глаза, я облизнул губы.
Я вспомнил свою первую ночь в Гринвуде.
Нора сама открыла парадную дверь. Она была совершенно голая и сразу же заявила:
— Ты слишком поздно. Все уже закончилось.
— Ерунда. Держи-ка, парень, это, и это тоже.
Герцогиня тремя быстрыми движениями бесстыдно скинула одежду и теперь, словно обваренная устрица, жалась на холоде у дверей.
Я в ужасе замер, машинально стискивая в руках ее тряпки.
— Входи, мальчик, здесь ты обретешь смерть свою. — И голая герцогиня преспокойно удалилась к разодетым в пух и прах гостям.
— О, я проиграла мной же придуманную игру! — воскликнула Нора. — Теперь, чтобы отыграться, я должна снова полностью одеться. А я так хотела тебя поразить.
— Не расстраивайся, — ответил я. — Тебе это вполне удалось.
— Пойдем, поможешь мне одеться.
Мы очутились в нише среди беспорядочно разбросанной по паркетному полу одежды, издающей мускатный аромат.
— Подержи мои трусики, сейчас я их надену. Ты ведь Чарльз?
— Ну и как вы тут поживаете? — быстро спросил я и неожиданно для самого себя разразился смехом.
— Извини меня, — сказал я наконец, застегивая бюстгальтер у нее на спине. — Вечер только начался, а я впихиваю тебя в одежду. Я…
Где-то хлопнула дверь. Я повернулся, ожидая увидеть герцогиню.
— Ушла, — пробормотал я. — Дом поглотил ее.
И действительно, я не видел ее до того самого дождливого утра во вторник, в точности, как она и предсказывала. К тому времени она уже забыла мое имя, мое лицо и мою душу.