И один в поле воин (Худ. В. Богаткин)
Шрифт:
— Боже мой, Жан и Пьер арестованы! — простонал Франсуа.
— Да погоди же! Совсем нет! Он отпустил их обоих… Да ещё выругал на прощанье за то, что так неосторожны!
— Что-о-о-о? Ты с ума сошла. Или, может быть, рехнулась эта мадам Дюрель?
— Мадам Дюрель в полном рассудке, и она клянётся, что всё было именно так. Она даже узнала немецкого офицера.
— Кто же он?
— Барон фон Гольдринг! Она видела его в нашем ресторане — мама покупает у неё вине, и она часто у нас бывает.
— Снова Гольдринг!
Задумчиво потирая свой длинный нос, Франсуа присел на скамью. Моника напряжённо следила за выражением его лица, но ничего, кроме растерянности, на нём не увидела.
— Так чем же ты все это объяснишь? — не выдержала она.
— Пока ничем. Сегодня во что бы то ни стало увижу Жана, расспрошу его, и если это правда, тогда…
— Что тогда?
— Сейчас я ничего не скажу. Я и сам ничего не понимаю… Чтоб фашистский офицер, барон, поймал двух маки, а потом отпустил… Нет, тут что-то не так. Возможно, он хочет спровоцировать нас, втереться в доверие… Нет, в выводах надо быть очень осторожным… И ты ещё внимательнее должна следить за этим Гольдрингом и быть настороже. Кстати, как у тебя складываются с ним отношения?
— Он просил меня, чтобы я помогла ему изучить язык.
— Ты, конечно, согласилась?
— Должна была согласиться, помня твой суровый приказ.
— И как он себя держит? Удалось тебе что-нибудь узнать?
— Нет. Он очень сдержан, вежлив и не думает ухаживать за мной.
— О чём же вы с ним разговариваете?
Моника передала свой разговор с Генрихом о французском языке и будущем Франции. Франсуа задал девушке ещё несколько вопросов, касающихся Гольдринга, но ответы на них, очевидно, мало что ему объяснили.
— Загадочная личность этот барон, — сказал он поднимаясь. — Во всяком случае, надо предупредить наших, чтобы его случайно не подстрелили. Возможно, он действительно антифашист и хочет нам помочь. Но всё это надо хорошенько проверить. А пока будь осторожна, используй уроки французского языка, чтобы побольше разузнать.
— Понимаю.
— Предупреди мать и мадам Дюрель, чтобы они никому ничего не рассказывали. А себя веди так, словно ты ничего не знаешь. Франсуа подтолкнул велосипед и шутя добавил:
— И в благодарность за то, что он отпустил твоего брата, смотри не влюбись в этого барончика. Моника сердито сверкнула глазами и нажала на педали.
Как только закончился обед и все встали из-за стола, Лютц подошёл к Гольдрингу.
— Вам, лейтенант, важное поручение от генерала. Придётся ехать в Лион. Пойдёмте в штаб, и там я вам всё объясню.
По дороге к штабу всегда разговорчивый Лютц молчал. Видя, что он в плохом настроении, не начинал разговор и Генрих.
У себя в кабинете Лютц тоже не сразу заговорил о поручении генерала. И Генриха уже начинало беспокоить это странное поведение адъютанта.
— Так в чём же заключается поручение генерала, герр гауптман? — официальным тоном спросил он. Лютц взглянул на часы.
— В вашем распоряжении, барон, ещё час и сорок минут. В шестнадцать сорок отходит поезд на Лион, и вы должны отвезти важный пакет в штаб корпуса. Пакет уже готов. Можете его получить немедленно.
Лютц вытащил из сейфа большой конверт с несколькими сургучными печатями и протянул Генриху. Тот внимательно рассмотрел, как запечатан и заклеен конверт, и, решив, что все в порядке, положил его во внутренний карман мундира.
— Будет сделано, герр гауптман, — беззаботно проговорил Генрих, расписываясь в протянутой Лютцем книге. Генриху показалось, что адъютант с грустью взглянул на него.
— У вас сегодня плохое настроение, Лютц? — дружески спросил Генрих.
Брезгливо поморщившись, тот махнул рукой и прошёлся по кабинету взад и вперёд.
— Вот что, Гольдринг, — сказал он вдруг, остановившись напротив Генриха и глядя ему в глаза. — Вы едете один, без охраны. Берегитесь и будьте в дороге внимательны и осторожны. Не забывайте, что пакет секретный и его надо беречь как зеницу ока. Вручите его начальнику штаба или его адъютанту. Но обязательно под расписку.
— Вы так отправляете меня, словно это не обычная поездка, а важная фронтовая разведка! — пошутил Генрих.
— Возможно, скоро трудно будет сказать, что хуже — работать в тылу или… воевать на фронте! Поэтому ещё раз предупреждаю: осторожность, осторожность и ещё раз осторожность.
— Буду помнить ваши советы, Лютц. До свиданья! Офицеры крепко пожали друг другу руки.
Готовясь к отъезду, Генрих всё время думал о странном поведении людей сегодня. Вначале эта крестьянка, потом мадам Тарваль и её загадочные намёки, теперь мрачное настроение Лютца и его напоминание об осторожности… Какой он странный сегодня. А действительно, почему посылают с пакетом его, офицера по особым поручениям, а не офицера-курьера, который есть при штабе. И если пакет такой важный, то почему не дают охраны, которая полагается по уставу. Тут что-то не так. Лютц, очевидно, знает, но не решается сказать. И это симптоматично. Ведь между ними установились близкие, товарищеские отношения, и если Лютц молчит — значит ему приказано молчать… Что ж, надо на всякий случай приготовиться к самому худшему.
Генрих ещё раз внимательно оглядел пакет, осторожно вложил его в целлулоидовый футляр и спрятал во внутренний карман, старательно застегнув его. Потом взял вальтер и вместе с зажигалкой положил в правый карман брюк. Генрих уже собрался уходить, но в дверь постучала Моника.
— А наш урок? — удивилась она, увидев Генриха, готового в дорогу.
— К сожалению, мадемуазель, ею придётся отложить до моего возвращения из Лиона.
— Вы уезжаете? Так внезапно? Верно, какое-нибудь очень срочное дело?
— Просто взял отпуск на два дня, хочу повидаться с товарищем. Что вам привезти, мадемуазель? Может быть, у вас будут какие-либо поручения?
— Нет. За любезное предложение очень благодарна, но мне ничего не надо. Желаю счастливой дороги и быстрого возвращения.
— Это искреннее пожелание или обычная дань вежливости?
— Совершенно искреннее, — не колеблясь ответила Моника. Щеки её чуть порозовели от мысли, что она действительно желает возвращения этому офицеру вражеской армии, и, словно оправдываясь то ли перед Генрихом, то ли перед самой собой, девушка поспешно добавила: