И один в поле воин (Худ. В. Богаткин)
Шрифт:
— Но мы имеем указания проверять абсолютно всех! И вчера, к сожалению, не зная подробной биографии лейтенанта фон Гольдринга, я звонил по поводу полученного нами сигнала — о, теперь я уверен, что это глупость! — своему шефу и получил от него строжайшее указание немедленно произвести проверку. Уверяю вас, Гольдринг о ней не узнает.
— Но какое ко всему этому отношение имеем мы? — чуть-чуть раздражённо спросил Эверс.
— Нам нужна ваша помощь, — пояснил Миллер. — Необходимо, чтобы вы послали барона в Лион. Это поможет осуществить разработанный
— Ладно, — согласился Эверс. — Но больше ничего от нас не требуйте. Когда именно послать барона?
— Сегодня. Поезд отходит в шестнадцать сорок.
— Надеюсь, майор, вы больше не будете беспокоить нас вопросами, касающимися моего офицера?
— Признаться, меня самого волнует эта история после того, что вы мне сообщили о взаимоотношениях фон Гольдринга с Бертгольдом. Но отступать уже поздно, поскольку я получил самое категорическое распоряжение и даже согласовал с шефом план этой маленькой операции. Итак, мы обо всём договорились! До свидания. Миллер поклонился и вышел из кабинета.
— Не нравится мне эта затея, гауптман, — сердито заметил Эверс, когда за Миллером закрылась дверь. — Но и отказаться мы не имеем права. Во всяком случае надо, чтобы Гольдринг не узнал о проверке. Иначе он доставит нам через Бертгольда немало неприятностей. Иметь дело с господином Гиммлером — это всё равно, что сидеть на пороховой бочке и держать в руке зажжённый шнур.
— Такой орешек, как Гольдринг, явно не по зубам Миллеру.
— Но мы должны сегодня же отправить барона в Лион.
— Он офицер по особым поручениям, и если послать его в штаб корпуса даже с обычной армейской запиской, это не вызовет у него никаких подозрений. Гольдринг даже не будет знать, что в пакете. Остальное не наше дело.
— Тогда приготовьте пакет и от моего имени вручите его лейтенанту, приказав отвезти в Лион. Только не обмолвитесь ни словом.
— Не волнуйтесь, герр генерал.
У входа в отель «Темпль» Генрих встретил старую крестьянку. Он, верно, не заметил бы её, если бы женщина не окинула его долгим, ласковым взглядом и не поздоровалась первая.
— Бонжур, мсье!
— Бонжур, мадам! — ответил совершенно изумлённый Генрих. По собственному опыту он уже знал, что французы избегают здороваться с немцами.
Войдя в гостиницу, Генрих хотел подняться прямо к себе, но по дороге его остановила мадам Тарваль. На этот раз на её губах не сияла профессиональная улыбка хозяйки гостиницы. Лицо женщины было взволновано, губы дрожали. Но глаза глядели необычайно ласково и как-то вопросительно.
— На дворе так жарко, барон, — сочувственно сказала мадам Тарваль.
— Я не привык к такой погоде в такое время года, согласился Генрих.
— Может быть, хотите выпить чего-нибудь прохладительного?
— А что у вас есть?
— О, для вас у меня найдётся бутылка чудесного старого шампанского.
Генрих вошёл в зал, а мадам Тарваль куда-то убежала. Спустя минуту она вернулась с бокалом и бутылкой вина.
— Действительно прекрасное вино, мадам, — похвалил Генрих, отпив из бокала. — Теперь я понимаю, почему так далеко разнеслась слава о французском шампанском.
— К сожалению, это последняя бутылка, я её берегла для какого-нибудь исключительного случая.
— Тогда её надо было распить в семейном кругу, и я не понимаю…
— О барон, у меня сегодня такой счастливый день.
— Не хочу быть нескромным, но с радостью выпью за него. Только почему вы не налили себе?
Мадам Тарваль принесла ещё один бокал, и Генрих сам наполнил его. Золотистое вино заискрилось, зашумело за тонким стеклом.
— Какой же тост мы провозгласим, мадам?
— Прежде всего я хочу выпить за ваше здоровье, барон! Именно из-за вас… именно вы…— голос мадам Тарваль задрожал, и она оглянулась, хотя в зале никого не было. — О барон, вы оказали мне такую незабываемую услугу!
Ничего не понимая, Генрих удивлённо взглянул на хозяйку гостиницы. Она наклонилась и, как заговорщица, прошептала, словно их кто-нибудь мог подслушать:
— Да, да, незабываемую, незабываемую услугу!.. К сожалению, я не могу сказать об этом вслух. О мсье, я понимаю, в эти проклятые времена надо молчать! Но, я прошу запомнить — мадам Тарваль умеет быть благодарной. Я всегда, всегда…
— Мне жаль вас разочаровывать, мадам, — в полном замешательстве перебил её Генрих, — но, честное слово, я даже не догадываюсь, о чём идёт речь.
— Я понимаю вас, барон! Я буду молчать, молчать… Молчать, пока не пробьёт час… чтобы во весь голос…
— Вы очень взволнованы, мадам Тарваль! Давайте отложим этот разговор… пока не придёт время, о котором вы говорите. Генрих поднялся и хотел положить на столик деньги.
— Сегодня вы мой гость, барон!
Удивлённый поведением мадам Тарваль, приветливостью старой крестьянки, которую он встретил у входа в гостиницу, Генрих долго ходил по своей комнате, раздумывая о том, что же всё это может означать. Однако объяснить происшедшего так и не смог. «Наверное, у меня тоже счастливый день?»— наконец решил он и взялся за словарь, вспомнив, что вчера они условились с Моникой начать урок в первой половине дня.
Но Моника в это время была далеко от дома. Стоя во дворе уже знакомой нам электростанции, она с нетерпением ждала Франсуа и сердилась, что он так долго не идёт.
— Я же приказывал тебе не приезжать, когда в этом нет необходимости, — начал было Франсуа, но, взглянув на взволнованное лицо Моники, быстро спросил:— Что случилось?
— Случилось невероятное.
— Что же именно? — обеспокоено и нетерпеливо воскликнул Франсуа.
— Полчаса назад прибежала мадам Дюрель и рассказала, что собственными глазами видела, как в горах, рядом с её виноградником, немецкий офицер встретил нашего Жана и Пьера Корвиля…