И один в поле воин (Худ. В. Богаткин)
Шрифт:
— Ведь вы не сделали мне ничего плохого.
— Но и ничего хорошего.
— Вы относитесь к нам, французам, доброжелательно. А это уже много! Мне кажется, что вы не такой, как другие…
— Вы замечательная девушка, Моника, я от всей души желаю, чтобы жизнь ваша была так же хороша, как вы сами. Но не будьте чересчур доверчивы, особенно к людям доброжелательным. Доверчивость часто обманывает. И одной доброжелательности мало, чтобы доказать свою дружбу. Нужны дела… Вы со мной согласны?
— Человек, который хочет стать другом, всегда может перейти от слов к делу, — тихо ответила Моника.
В глазах девушки, обращённых к Генриху, были ожидание и вопрос. И немного страха. Что, если она ошибается и перед ней совсем не друг, а враг? И как ей, совершенно неопытной в житейских делах, это разгадать?
Генрих сделал вид, что не заметил и не понял этого взгляда. Ведь он тоже не знал, кто перед ним: красивая девушка, дочка хозяйки гостиницы, или, может…
— Во время нашего следующего урока мы поговорим об этом, Моника. А сейчас я могу опоздать на поезд. Крепко пожав руку девушке, Генрих вышел.
Предотъездная суета на перронах вокзалов и вид убегающих вдаль железнодорожных путей всегда пробуждали в душе Генриха щемящее чувство тревожного ожидания. Сегодня оно охватило его с особенной силой. Ещё одно путешествие в неизвестность! Чем всё-таки вызвана эта неожиданная командировка в Лион? И почему Лютц, прощаясь, вёл себя так странно? Подчеркнул, что пакет чрезвычайной важности, советовал быть осторожнее, а об охране стыдливо умолчал? Непонятно, совсем непонятно! Впрочем, до Лиона далеко — в дороге будет время обо всём поразмыслить.
Усилием воли Генрих подавил в себе чувство не покидающей его тревоги и быстро направился к офицерскому вагону. Денщик уже стоял здесь с небольшим чемоданом в одной руке и пачкою газет в другой.
— Отнесёшь все в купе и можешь идти! — приказал ему Генрих. Денщик почему-то, смущённо переминался с ноги на ногу.
— Вам какое-то письмо, герр лейтенант! Только вы вышли из машины, подбежал мальчишка-посыльный. Вы ушли вперёд, и я не мог сразу… Не слушая оправданий денщика, Генрих небрежно сунул конверт в карман.
— Хорошо, хорошо, иди!
Лишь в купе вагона Генрих внимательно осмотрел полученный только что конверт. Да, письмо адресовано ему. Почерк незнакомый. Впрочем, он явно изменён. Иначе буквы не падали бы так круто назад и не были бы выведены с такой тщательной аккуратностью. Интересно! Подписи под коротенькой запиской не было. «За вами следят. Будьте осторожны!» — сообщал неизвестный корреспондент.
Машинально перевернув листок, Генрих увидел на его обороте такую же коротенькую приписку карандашом: «Обратите внимание на гауптмана с повязкой на глазу».
Что это? Ещё одно предупреждение Лютца? Нет, подобная таинственность не в его характере… Тогда, может, записку написала Моника? Во время их последней встречи она была немного взволнована, смущена. Возможно, хотела предупредить его об опасности и не решилась. Какое нелепое предположение! Что может она знать об опасностях, угрожающих ему?
А что, если это предупреждение исходит из совершенно иного источника? От настоящих его друзей? Кто-то ведь сообщил в своё время русскому командованию об операции «Железный кулак». Этот кто-то работал рядом с ним, Генрихом, законспирировавшись так же, как и он. Возможно, и сейчас находится где-то рядом… Но нет, это тоже маловероятно. Разведчик не действовал бы так опрометчиво и наивно…
Очень странно, что анонимное предупреждение совпало с командировкой в Лион… А не здесь ли разгадка? Неожиданное поручение генерала… необычайное поведение Лютца… теперь это письмо… Словно звенья единой цепи, за конец которой он никак не может ухватиться.
Во всяком случае, прежде чем прийти к определённому выводу, нужно установить: действительно ли за ним следят? И если это так…
Генрих закурил, вышел из купе ив противоположном конце вагона увидел группу офицеров, оживлённо о чём-то разговаривающих. У одного из них — гауптмана — на глазу была чёрная повязка.
В девятнадцать часов двадцать минут Генрих сошёл на станции Шамбери. Здесь он должен был пересесть, но в комендатуре узнал, что поезд на Лион уйдёт только завтра, в восемь утра. Посетовав на несогласованность расписания, комендант посоветовал господину офицеру хорошенько отдохнуть и порекомендовал гостиницу, расположенную у самого вокзала. Возле комендатуры, как это обычно бывает, толпилось много военных.
«Конечно, и мой одноглазый страж здесь», — подумал Генрих и тут же увидел знакомую фигуру с чёрной, прикрывающей правый глаз повязкой. По-птичьи, боком, поворачивая голову, он поочерёдно обшаривал всех присутствующих скользким взглядом. Генрих громко окликнул носильщика и вручил ему свой чемодан.
— Подождите меня здесь, я пройду в буфет.
Склонённая набок голова гауптмана напряжённо застыла — очевидно, он прислушивался.
«Обязательно появится и здесь», — решил Генрих, подходя к буфетной стойке. Покупая сигареты, он краешком глаза следил за входной дверью и действительно вскоре увидел знакомую, осточертевшую за дорогу физиономию своего незадачливого преследователя.
«Что-то уж слишком он мозолит глаза! — раздражённо подумал Генрих. — Берегись, мол, за тобой следят! Даже у неопытного филёра хватило бы ума действовать осторожнее. Нет, решительна это не слежка! Это расчётливая игра, пытка слежкой, своеобразная психическая атака. Кому-то выгодно меня запугать, вывести из равновесия. Знай они что-нибудь определённое, они действовали бы иначе… А раз так, значит в моих руках остаются все козыри. И главный из них — полнейшее безразличие к их мышиной возне вокруг меня. Сделаем вид, что ничего не произошло, и я ничего не замечаю. Надо приберечь силы для отражения главного удара…»
Минут через десять Гольдринг спокойно пересёк привокзальную площадь и вошёл в вестибюль гостиницы.
Заняв номер у лестницы, на втором этаже, Генрих снова сошёл вниз, в ресторан.
— Лёгкую закуску, бифштекс и стакан крепкого кофе! — бросил он официанту, не заглянув в протянутое ему меню.
— А какое прикажете подать вино?
— Никакого. Кстати, где у вас можно помыть руки? Официант указал в глубь помещения.
В туалетной комнате было грязно, пахло аммиаком, и Генрих с трудом пробыл здесь запланированные пять минут.