И пели птицы...
Шрифт:
Слева от лужайки стояла большая теплица. Уир различил струйку дыма, вырывавшуюся из-за двери. А подойдя поближе, унюхал знакомый запах отцовского трубочного табака. Он остановился на пороге, глядя внутрь. Отец стоял на коленях под полкой, на которой были аккуратно разложены коробочки с семенами. И вроде бы разговаривал с кем-то.
— Что это ты делаешь? — спросил Уир.
— Жабу кормлю, — ответил, не подняв головы, отец. — Не шуми.
Он извлек из стоявшей на земле старой табачной жестянки маленькое мертвое насекомое, сжал его большим и указательным пальцами и медленно просунул руку под полку. Уир видел лоснящийся
— Молодец, мой красавец. Он у нас чемпион. Знал бы ты, какой он здоровенный. Мы тут уже несколько недель ни одного насекомого не видели. Подойди поближе, посмотри на него.
Уир прошелся по нецементированной дорожке, проложенной отцом в середине теплицы, преклонил рядом с ним колени.
— Видишь, вон там? В углу?
Оттуда, куда указывал отец, донеслось сочное кваканье.
— Да, — сказал Уир. — Отличный экземпляр.
Отец, пятясь, выбрался из-под полки с семенами, встал.
— Пойдем лучше в дом. Мать на занятиях хора. Почему ты не известил нас о приезде?
— Я отправил телеграмму. Должно быть, затерялась. Я и сам до последнего дня не знал, что получу отпуск.
— Ну ладно. Во всяком случае письма твои до нас доходили. Ты не хочешь помыться с дороги?
Пока они пересекали лужайку, Уир искоса поглядывал на отца, на его дородную фигуру. Отец был в кардигане, надетом поверх рубашки с жестким воротничком, — той, которую он носил в конторе, — и в темном галстуке в полоску. Интересно, гадал Уир, поздороваться со мной он собирается? Но ко времени, когда они дошли до французских окон гостиной, стало ясно, что пригодный для этого момент упущен.
Отец сказал:
— Если собираешься остаться, я велю горничной тебе постелить.
— Если ты не против, — ответил Уир, — я проведу здесь одну-две ночи.
— Конечно, не против.
Прихватив ранец, Уир поднялся наверх и направился в ванную комнату. Вода взревела в трубах, застряла, столкнувшись с воздушной пробкой, булькая, пробила ее, отчего вся комната дрогнула, и шумно ударила из широкого крана. Он сбросил одежду, опустился в воду. И все ждал, что вот-вот почувствует себя дома. После ванны он прошел в свою комнату, тщательно выбрал костюм — фланелевые брюки и клетчатую рубашку, — продолжая ожидать, когда его окатит волной привычное чувство нормальности происходящего, когда он снова станет самим собой, прежним, а испытания последних двух лет выстроятся, уменьшаясь в размерах, в некую отчетливую перспективу. Он заметил, что одежда стала ему великовата. Брюки сползали и держались только на тазовых костях. Он отыскал в гардеробе подтяжки, нацепил их. Нет, ничего не произошло. Комод полированного красного дерева выглядел чужим; трудно было даже вообразить, что он видел его раньше. Уир подошел к окну, окинул взглядом знакомую картину: огромный кедр в конце парка, угол соседнего особняка с террасой и узкой водопроводной трубой. И вспомнил часы детской послеполуденной скуки, когда он вглядывался в этот вид, однако это привычное воспоминание не принесло с собой ощущения общности с отчим домом.
Спустившись вниз, он увидел вернувшуюся мать.
Она поцеловала его в щеку и сказала:
— Ты похудел, Майкл. Чем тебя кормят там, во Франции?
— Чесноком, — ответил он.
— Ну тогда удивляться нечему! — усмехнулась она. — Мы получали твои письма. Очень милые. Утешительные. Когда пришло последнее?
— Недели две назад. Ты написал, что твою часть перебросили, — отец Уира стоял у камина, заново набивая трубку.
— Да, верно, — сказал Уир. — Из Бокура. И скоро опять перебросят, поближе к Ипру. Куда-то под Месен, мы стояли там в самом начале. Вообще-то мне не следует рассказывать вам такие подробности.
— Как жалко, что мы не знали о твоем приезде, — сказала мать. — Чай мы сегодня пили рано, чтобы я успела попасть на репетицию хора. Если ты голоден, есть немного холодной свинины и язык.
— Не откажусь.
— Ладно. Сейчас попрошу горничную накрыть для тебя в столовой.
— А вот к помидорам моим ты, боюсь, опоздал, — сказал отец. — Урожай у нас в этом году был чемпионский.
— И попрошу девушку поискать для тебя латук.
Уир поел, одиноко сидя в столовой. Горничная поставила на стол стакан воды, положила салфетку. Ломоть хлеба, масло на отдельной тарелочке. Ел Уир быстро, звуки, которые он издавал, жуя, словно усиливались отсутствием застольного разговора.
Потом он играл с родителями в карты — в гостиной, до десяти вечера, когда мать сказала, что ей пора ложиться.
— Так приятно видеть тебя целым и невредимым, Майкл, — сказала она, запахивая свой кардиган и направляясь к двери. — Вы только не просидите здесь всю ночь за разговорами.
Уир и его отец сели лицом друг к другу у камина.
— Как идут дела в конторе?
— Прилично. Бизнес изменился не так сильно, как можно было ожидать.
Наступило молчание. Уир не мог придумать, что бы еще сказать.
— Хочешь, мы пригласим кого-нибудь в гости? — спросил отец. — Если, конечно, ты останешься до уикенда.
— Ладно. Да.
— Думаю, небольшая компания придется тебе по душе после всего, что… после… ну, ты понимаешь.
— После Франции?
— Точно. Все-таки смена обстановки.
— Там было ужасно, — сказал Уир. — Я тебе еще расскажу, это…
— Мы читали в газетах. Всем нам хочется, чтобы дело пошло быстрее и поскорее закончилось.
— Нет, было намного хуже. Ты и представить себе не можешь.
— Хуже чего? Того, что об этом писали? Больше убитых и раненых, так, что ли?
— Нет, я не про то. Я про… Не знаю.
— Относись к этому легче. Не расстраивайся. Ты же знаешь, каждый вносит свой вклад. Мы все хотим, чтобы война закончилась, но пока она продолжается, каждому следует заниматься своим делом.
— Нет, не то, — сказал Уир. — Там… Послушай, у тебя не найдется чего-нибудь выпить?
— Выпить? Чего?
— Ну… Скажем, пива, стакан.
— Пива в доме нет. По-моему, в буфете стоит херес, но ты ведь не станешь пить херес в такой поздний час?
— Нет. Пожалуй, не стану.
Отец Уира встал.
— Тебе нужно как следует выспаться. Это самое лучшее. Завтра попрошу горничную разжиться пивом. В конце концов, мы должны укрепить твое здоровье.
Он протянул руку, похлопал сына по левой руке, сзади.
— Ладно, спокойной ночи, — сказал он. — Двери я сам запру.
— Спокойной ночи, — отозвался Уир.
Когда сверху перестали доноситься шаги отца, он подошел к угловому буфету и достал из него полную на две трети бутылку хереса. Вышел с ней в парк, сел на скамейку, закурил сигарету и дрожащей рукой поднес бутылку ко рту.