И плачут ангелы
Шрифт:
Тунгата подпрыгивал и ломал руки в нетерпении.
— Бабушка! Совсем немного осталось!
В глазах окончательно прояснилось, и Джуба кивнула. Мальчик схватил ее за руки, упираясь изо всех силенок и помогая подняться.
Джуба брела по тропе самой последней. Издалека доносились пение и смех, усиленные раструбом ущелья. Тунгата то мчался вперед, то, подчиняясь чувству долга, бежал обратно.
— Бабушка, ну пожалуйста! — тянул он ее за руку.
Джубе пришлось сделать еще две остановки. Все остальные ушли далеко вперед. Солнечный свет не проникал на дно узкого ущелья: полумрак и холод, исходящий
Бабушка и внук вышли из-за поворота и увидели залитую солнечным светом чашу долины.
— Вон они! — облегченно воскликнул Тунгата.
На тропе толпились люди: передние ряды бесцельно топтались на месте, словно колонна муравьев, наткнувшаяся на непреодолимое препятствие.
— Бабушка, скорее, мы еще можем их догнать!
Джуба с трудом выпрямилась и заковыляла навстречу яркому солнечному свету.
В этот момент воздух вокруг ее головы задрожал, будто пойманная под черепом птичка забила крыльями. На мгновение Джубе показалось, что это одно из проявлений усталости, потом она увидела, как сгрудившиеся на тропе люди закружились на месте, словно пылинки, подхваченные вихрем, и стали падать на землю.
Джуба никогда не слышала стрекота пулемета, но хорошо помнила рассказы воинов, сражавшихся на Шангани и Бембези, о трехногих ружьях, которые трещат, как болтливые старухи. Почувствовав внезапный прилив неизвестно откуда взявшихся сил, она подхватила Тунгату на руки и помчалась назад, в ущелье, точно спасающаяся бегством слониха.
Ральф Баллантайн сидел на краю походной койки, перед которой на перевернутом ящике, служившем столом, стояли бутылка виски и эмалированная кружка. Рядом с ними оплывала свеча. Прищурив глаза в неровном свете, он пытался сфокусировать взгляд на открытом дневнике.
Ральф был пьян: за полчаса бутылка опустела наполовину. Он осушил кружку, потом плеснул в нее еще виски. Несколько капель упали на чистый лист бумаги. Ральф смахнул их и в пьяной задумчивости уставился на оставленный ими мокрый след. Помотав головой в попытке стряхнуть хмель, он взял перо, окунул его в чернильницу и аккуратно снял с кончика лишние чернила.
Выведение букв требовало полною сосредоточения. Там, где чернила попадали на влажные пятна алкоголя, вокруг линии расплывалось голубоватое облачко, что невероятно раздражало Ральфа. Он бросил перо и, тщательно контролируя каждое движение, налил кружку до краев и выпил в три глотка. Пустую кружку он зажал между коленями и долго сидел, свесив голову.
Наконец Ральф с трудом поднял глаза и перечитал написанное, шевеля губами, будто первоклассник, читающий букварь.
— Война превращает нас всех в чудовищ.
Он снова потянулся к бутылке, уронил ее, и по крышке ящика растеклась золотисто-коричневая жидкость. Ральф повалился на койку, свесив ноги на пол, закрыл глаза и заслонил лицо рукой.
Элизабет уложила мальчиков спать в фургоне и прилегла на соседнюю койку, стараясь не потревожить спящую мать.
Ужинать Ральф отказался и накричал на Джонатана, посланного позвать отца к семейному столу.
Элизабет лежала под шерстяным одеялом, глядя сквозь щель в парусиновом навесе. У Ральфа все еще горела свеча, хотя в палатке Гарри и Вики свет давно погас. Элизабет закрыла глаза, пытаясь уснуть, но не находила себе места. В конце концов
Девушка осторожно выскользнула из-под одеяла: не дай Бог, мать проснется. Закутавшись в шаль, Элизабет бесшумно выбралась наружу и села на дышло фургона. Из-за тонкой парусиновой стенки отчетливо доносилось дыхание Робин: похоже, она крепко уснула, даже начала слегка похрапывать.
Погода стояла теплая, в лагере царила почти полная тишина: в дальнем конце жалобно затявкал щенок, где-то рядом заревел голодный младенец, которого быстро успокоили, приложив к материнской груди. Два часовых встретились на углу ограждения и долго о чем-то разговаривали вполголоса, потом разошлись в разные стороны, и на фоне звездного неба проплыл силуэт широкополой шляпы — один из часовых прошел совсем рядом с Элизабет.
Свеча по-прежнему горела в палатке Ральфа, хотя уже наверняка перевалило за полночь. Огонек непреодолимо притягивал девушку, словно мотылька. Бесшумно, почти украдкой, она подошла к палатке, приподняла откидное полотнище и скользнула внутрь.
Ральф лежал поперек койки на спине, обутые в сапоги ноги свешивались на пол, рука прикрывала лицо. Во сне он тихонько постанывал. Оплывшая свеча растеклась лужицей расплавленного воска. В нос ударил острый запах пролитого виски.
Элизабет подошла к служившему столом ящику и подняла упавшую бутылку. Взгляд задержался на раскрытом дневнике, где неровным почерком было написано: «Война превращает нас всех в чудовищ».
Пронзенная острой жалостью, Элизабет торопливо закрыла тетрадь в кожаном переплете и посмотрела на мужчину, записавшего этот крик души. Ей захотелось погладить небритую щеку. Вместо этого она деловито присела и, расстегнув застежки, стянула сапоги. Ральф забормотал и перекатился в сторону, подальше от света. Элизабет нежно забросила ноги спящего на койку. Ральф застонал и свернулся в клубочек.
— Маленький ты мой, — прошептала девушка и улыбнулась.
Не в силах сдержаться, она смахнула прядь, упавшую на его лоб. Ральф весь горел, кожа взмокла от пота, и Элизабет приложила ладонь к его щеке. От прикосновения жесткой щетины руку словно током ударило. Отпрянув, девушка снова приняла деловитый вид и, развернув одеяло, накрыла им спящего. Мускулистая рука вдруг обхватила ее за плечи. Потерявшая равновесие Элизабет упала и беспомощно замерла, прижатая к груди Ральфа.
С бешено колотящимся сердцем девушка лежала не шевелясь. Через минуту хватка ослабла, но при первой же попытке высвободиться Ральф с такой силой стиснул Элизабет, что та и вздохнуть не могла.
Ральф забормотал во сне и положил свободную руку на бедро девушки. Она вздрогнула от неожиданности, но не смела шелохнуться, зная, что не сможет освободиться от хватки мужчины. Она не ожидала в нем такой силы и в его объятиях чувствовала себя беспомощным младенцем. Рука заскользила вверх по ее бедру, и вдруг Элизабет поняла, что Ральф очнулся. Мягкое, но непреодолимое давление ладони на затылок заставило девушку нагнуть голову — и внезапно горячие влажные губы нашли ее рот. От Ральфа пахло виски и чем-то еще, каким-то мускусным запахом мужчины, и губы Элизабет помимо ее воли раскрылись ему навстречу.