Шрифт:
Александр СИЛЕЦКИЙ
И ПРЕБУДЕТ ВОВЕКИ
Часы показывали десять утра.
Если погода останется ясной, то, может быть, я увижу, подумал он. Все - от начала до конца... Вот странно! Ведь говорят, конец никто не ощутит. Не увидит, просто не заметит, как не замечаешь дня, когда лето переходит в осень. Что-то случится, вдруг произойдет...
Пора было отправляться.
Он миновал прихожую, запер парадную дверь и, на ходу натягивая плащ, направился к гаражу, где матово светил зелеными боками новый "Мерседес".
Через несколько минут машина показалась
Он глядел на притихший, напоенный золотым светом осени мир вокруг, и странное чувство успокоения внезапно овладело им.
Как будто ничего и не должно случиться...
Вернее, что-то уже произошло, но навсегда осталось в прошлом, и отныне будет лишь эта умиротворенность в природе, и будет нескончаемая смена дней и лет, дающая радость и надежду - мягко, назойливо, всегда.
Как знать, подумал он, может, и впрямь обойдется. Чудес, конечно не бывает, но не такое уж должно случиться чудо, чтоб этот день остался в череде других, ничем особенно не выделяясь. Разве только красотой своей... Да, это было великолепно!
Ворота на территорию были закрыты.
Он просигналил несколько раз, наконец из сторожевой будки вышел часовой и, узнав его, растворил ворота.
– Я к генералу. По делу. Он ждет.
Часовой кивнул.
Он промчался мимо длинных приземистых строений, мимо серо-зеленых конусов, скрывавших нацеленные в небо острые носы ракет, и остановился перед зданием штаба.
Любопытно, заметил он, никакой суеты кругом, никакого беспокойства... Жизнь продолжается и радуется самой себе - до самого последнего момента. Об этом стоит написать. Смешно! Думать о своей работе, когда через два-три часа, может, вообще не будет ничего!
Нелепое слово - ничего...
Генерал сидел у себя в кабинете и читал книгу.
Увидав гостя у себя в кабинете, он с поспешностью ее захлопнул и машинально, точно школьник на уроке, пойманный с поличным, накрыл ее рукой.
– Как, - растерянно проговорил он, - ты все здесь?
– Выходит, что так.
– Но я же приказал тебе! Последние жители эвакуировались еще вчера, а ты...
– А я решил остаться. Я хочу видеть сам, как _э_т_о_ будет. Мне нужно. Как писателю, пойми!
– Пользуешься тем, что мы учились вместе в школе, - проворчал генерал.
– Я и так дал тебе отсрочку на сутки, верил, что хоть сегодня утром... Писатель! Теперь ты такой же человек, как все. Я не могу рисковать чьей-то жизнью. А тем более твоей...
– Я должен видеть. Кому-то нужно описать все _э_т_о_!
– Чушь! Набираться впечатлений перед концом!.. Ты и так, слава богу, написал об этом кучу книг.
– Тогда я выдумывал, предполагал - и только. А теперь... Ведь ты, когда я вошел, тоже что-то читал. А зачем? Если верить твоим словам...
Генерал смущенно забарабанил пальцами по столу.
– Я перечитывал твой роман...
– Вот как?
Генерал выпрямился в кресле и встал.
– У каждого свои причуды, - сказал он тихо.
– Ты знаешь, как я отношусь к твоей работе. Да и не только я... Мы все немного сентиментальны. Когда боимся...
– Значит ты мне разрешаешь?
– Давай немного погуляем, - предложил генерал, беря друга по руку. День, кажется, чудесный. Я ведь так и не выходил сегодня и дому.
Они медленно шагали, приближаясь к высокому обрыву.
Внизу текла река, причудливо петляя меж холмов, а дальше - и до горизонта - тянулись распаханные на зиму поля, перелески и несколько селений, все - умолкшие, пустые, обезлюдевшие и отсюда, с высоты, казавшиеся просто декорацией - выписанной тщательно, но с холодным сердцем.
Воздух после ночного дождя был чист и серебристо звонок.
– Я сегодня получил от своих письмо, - сказал генерал.
– Устроились, будто бы, неплохо... Но все равно!
– болезненная гримаса исказила на мгновение его лицо.
– Ты не представляешь, до чего тяжело ждать!.. Что будет потом? Как?
– Может быть, еще обойдется?
– Нет, - вздохнул генерал.
– Теперь уже навряд ли... Точка. Невозможно повернуть. Хотя, конечно бы, хотелось...
– он безнадежно улыбнулся.
– Понимаешь, ведь никто этого не ждет нарочно. Конец света... Кто о нем мечтает? Военные? Нет! Войну ведут живые, ради того, в конечном счете, чтобы раз за разом ее повторять. Больше войн, наверное не будет. И военные исчезнут - навсегда. И будет мир...
– Военные... Они - орудие, и только. Как и ты... Нет разве?
– тихо возразил писатель.
– Ну, еще бы! Глупые политики да те, под чьим контролем вся военная промышленность, - вот истинно виновные!..
– с презреньем хмыкнул генерал.
– Но так ли? Неужели ты считаешь, что они всерьез нуждаются в _т_а_к_о_м исходе?! Для чего он им? Тогда ведь и для них все кончится навеки! Нет, в конце никто не видит утешения. Конец - это конец. Без вариантов.
– И все-таки...
– Да-да! Это абсурд, но он реален. Никто не хочет - но шагают в пропасть все... А почему, зачем? Быть может, так и надо, чтобы осознать затем идиотизм всех прежних установок, устремлений, вожделений, заблуждений, черт возьми!.. Нужно именно так и не иначе, потому что все другое уже не в состоянии до нас дойти, открыть глаза на мир и на себя, должен быть суд, настало время, аргументов больше нет, таких, чтоб убедили, разбудили человечность... Я не знаю... Вероятно, есть какая-то закономерность, логика - в том, что все - вот так... Что _к_ э_т_о_м_у пришли мы _с_а_м_и_... А в противном случае - чего бояться? Но ведь мы боимся...
– И не только, - откликнулся писатель.
– Мы _п_о_н_и_м_а_е_м, что боимся, а пускаем все на самотек. Вот это-то и страшно...
Генерал задумчиво поднял лицо к шумевшим над головой ветвям.
– Красиво, - неожиданно сказал он.
– Иногда ловишь себя на мысли: до чего же все-таки кругом красиво, а ты не замечаешь... Привык, наверное... Тебе, вероятно, проще, а? С твоим-то наметанным глазом? Нет, скажем, чувства, будто чего-то там не доглядел?
Писатель пожал плечами.
– К сожалению, есть. Иначе бы я не приехал сюда и не просил...