И проиграли бой
Шрифт:
— Ваш отец — Рой Нолан? — перебил его Гарри.
— Ну да. Убили его три года назад.
— Вот досада! Ведь он был силачом, каких по всей стране не сыскать. Мог, говорят, пятерых легавых голыми руками уложить.
— Может, оно и так, — усмехнулся Джим, — только всякий раз ему попадалось шестеро. И они его до полусмерти избивали. Придет, бывало, домой, весь в крови. Сядет у плиты на кухне, и лучше его не трогать. Слова не скажи! Расплачется. Мать его потом моет, а он белугой ревет. Джим помолчал. — Работал-то он за двоих на бойне. Чтоб не ослабеть, даже кровь свежую пил.
Нилсон быстро взглянул на Джима и тут же отвел взгляд. Согнул уголок листа с заявлением, примял
— А мать у вас жива? — тихо спросил он.
— Месяц назад умерла, — глаза у Джима сузились. Я в тюрьме сидел. Месяц дали за бродяжничество. Там и сообщили, что она при смерти. Отпустили домой под конвоем. Что с ней случилось, так и не узнал. Молчала в свои последние минуты. Она у меня католичка, а отец ее в церковь-то не пускал. Терпеть не мог церковь. И мать лежит и на меня смотрит. Я говорю, может, тебе священника? Молчит, смотрит на меня, и все тут. Утром, часа в четыре, умерла. А посмотреть — как живая лежит. На похороны я даже и не просился. Все равно бы не пустили. Помоему, ей уже все равно было, в рай ли, в ад попадет.
Гарри нервно вздрогнул.
— Допивайте кофе и наливайте еще. А то прямо на ходу спите. Ничего такого не принимали?
— Это вы насчет травки какой? Нет, не балуюсь. Пить и то не пью.
Нилсон достал листок бумаги, что-то записал.
— А как вышло, что вас за бродяжничество посадили?
Джим горячо заговорил:
— Я работал в универмаге Талмана. Заведовал упаковочным отделом. Как-то вечером ходил в кино, и на обратном пути смотрю — на площади Линкольна толпа. Остановился, дай, думаю, посмотрю, в чем дело. В середине сквера — мужик какой-то говорит. Я рядом с памятником сенатору Моргану стоял, ну и взобрался на пьедестал, чтоб виднее было. Слышу сирена. А впереди — блюстители порядка. Тех, что сзади подоспели, я и не увидел; один как хряснет меня по затылку! Пришел в себя, а мне уж бродяжничество припаяли. А я после того удара долго опомниться не мог, будто пьяный ходил. Вот сюда он мне вмазал, — и приложил ладонь к основанию затылка. — Уж я им толковал, никакой я не бродяга, говорю, у меня работа есть, позвоните мистеру Уэббу, говорю, он директор талмановского универмага. Ну, они и позвонили. Уэбб спросил, где меня задержали, а сержант ему: «На митинге красных». Уэбб — на попятный, говорит, знать такого не знаю. Так, ни за что ни про что за решетку и угодил.
Нилсон снова включил электроплитку. В кофейнике забулькало.
— Вы и сейчас, Джим, словно пьяный. Что с вами?
— Сам не знаю. Будто я уже умер. Все в прошлом, все позади. Перед тем, как к вам прийти, съехал с квартиры, что снимал. Съехал, хоть еще за неделю вперед уплачено. Не хочу больше никаких ночлежек. Хочу раз и навсегда с этим покончить.
Нилсон вновь наполнил чашки.
— Вот что, Джим. Дай-ка я обрисую, что такое быть членом партии. Каждое решение ставится на всеобщее голосование, и ты можешь голосовать, но коль скоро решение принято, подчиняться нужно безоговорочно. Когда у нас бывают деньги, мы платим нашим активистам, кто в поле работает, по двадцать долларов в месяц на пропитание. Правда, я что-то не помню, чтоб у нас и впрямь водились деньги. Теперь о работе: в поле работаешь, как и все, а потом выполняешь партийные поручения. Итого, набирается шестнадцать, восемнадцать часов в день. Ешь, где придется. Ну, как, осилишь?
— Осилю!
Снова пальцы Нилсона забегали по столу.
— И учти: те, кому ты будешь стараться помочь, тебя же будут ненавидеть.
— Хорошо, учту.
— Так все-таки, почему ты решил вступить в партию?
Серые глаза полузакрылись, Джим сосредоточенно думал.
— В тюрьме были ваши партийные, — помолчав, заговорил он. — Вся моя жизнь — сплошная нескладуха. А вот у них — нет! У них есть какая-то цель. И я тоже хочу цель в жизни. Сейчас я чувствую себя так, будто уже умер. Вот и подумал: может, еще оживу?
Нилсон кивнул.
— Ясно. Ты прав. Теперь мне все ясно. В школе долго учился?
— За год до окончания бросил, пошел работать.
— А говоришь складно, как образованный.
Джим улыбнулся.
— Я много читал. Отцу это было не по душе. Говорил, я от своих отказываюсь. А я все равно читал и читал. А однажды в парке познакомился с каким-то парнем, так он мне целый список составил, что прочитать: и «Республику» Платона, и «Утопию», и Беллами, и Геродота, и Гиббона, и Маколея, и Карлайла и Прескотта, и Спинозу, и Гегеля, и Канта, и Ницше, и Шопенгауэра. Даже «Капитал» настоятельно советовал. Про себя говорил, что свихнулся на книгах; ему хотелось только знания, веру он отвергал. И книги так подбирал, что они все в одну точку метили. [1]
1
Беллами, Эдвард (1850–1899)-американский писатель-утопист. Маколей, Томас Бабингтон (1800–1859)-английский историк, государственный деятель. Карлайл, Томас (1795–1881)-шотландский литератор и историк. Прескотт, Уильям Хиклинг (17961859)-американский историк.
Гарри Нилсон заговорил не сразу.
— Пойми, почему мы так тщательно проверяем людей. Наказаний у нас только два: выговор да исключение. Я вижу, что тебе просто невмоготу без партии. Я дам тебе рекомендацию, по-моему, ты неплохой парень. Но собрание может проголосовать и против.
— Спасибо.
— А теперь скажи-ка, твою фамилию кто-нибудь из родственников носит? Ведь они могут пострадать, если ты не сменишь имя.
— Только дядя, Теодор Нолан, механик. Но фамилия у меня очень распространенная.
— Да, пожалуй. Деньги у тебя какие есть?
— Доллара три наберется. Было больше, да на похороны потратил.
— Так, ну, а жить ты где будешь?
— Не знаю. Я все концы обрезал, все с нуля начать хочу, чтоб ничто о прошлом не напоминало.
Нилсон бросил взгляд на койку.
— Сам я здесь и живу. Ем, сплю, работаю — все в этой комнате. День-другой можешь переночевать на полу.
Джим довольно улыбнулся.
— Мне это в самый раз. Тюремные нары не мягче, чем пол.
— Обедал сегодня?
— Нет, голова другим была занята.
— Ты, небось, подумаешь, я на твои денежки зарюсь? — сердито бросил Нилсон. — Так вот, скажу прямо: у меня ни гроша. А у тебя целых три доллара.
— Да успокойтесь, — усмехнулся Джим, — хватит на воблу, сыр да хлеб. И на завтрашнее жаркое еще хватит. Я отлично мясо умею готовить.
Гарри Нилсон разлил по кружкам остатки кофе.
— Ну, вот, похоже, Джим, ты приходишь в себя. И вид совсем другой. Хоть пока ты и не представляешь, в какое дело ввязался. А рассказывать без толку, начнешь работать — поймешь сам.
Джим спокойно посмотрел на него.
— А известно ли вам такое: работаешь-работаешь, вроде повышение заслужил, и тут — раз, тебя увольняют и берут новичка. Или: твердят тебе о преданности интересам фирмы, а преданность в том, чтоб шпионить за товарищами по работе. Чего уж там, мне терять нечего.
— Кроме ненависти, — спокойно подхватил Гарри. Ничего, сам диву будешь даваться, когда пройдет эта ненависть к людям. Почему, и сам не знаю, только обычно ненависть проходит.