И проиграли бой
Шрифт:
— Да брось. Мак. Мне все на пользу.
— Дай бог, если так. Значит, выходим в Уивере и пересаживаемся на восточное направление. Километров сто ехать еще. Повезет, так ночью уже в Торгас приедем. Он вытащил кисет, свернул самокрутку, прикрыв ее от встречного ветра. — Может, закуришь, Джим?
— Спасибо, не курю.
— Да, видно, пороки тебе незнакомы. Пить не пьешь, с девочками не гуляешь.
— Сейчас нет. Раньше, бывало, по пьяной лавочке, к шлюхам наведывался. Не поверишь. Мак, но с юных лет я девчонок сторонился. Наверное, боялся, что быстро захомутают.
— Небось,
— Не в том дело, просто у всех моих приятелей жизнь не сложилась. Уж где они только девчонок не пялили: и за афишными тумбами, и на складах, средь каких-нибудь досок. Рано или поздно у подружки пузо появляется и… одним словом, Мак, я боялся, что попаду в такую же мышеловку, как отец с матерью: двухкомнатная квартирка, дровяное отопление. Как перед богом клянусь, роскошь мне не нужна, просто не хотелось лямку тянуть, как дружки. Утром идут — в руках жестянка с обедом: кусок полусырого пирога да термос со вчерашним кофе.
— Ну, что ж, не хотел тянуть лямку, зато сейчас жизнь у тебя слаще сахара. Подожди, достанется еще тебе на орехи, вот только дело закончим.
— Сейчас совсем другое. Шибанут раз по зубам — это не беда. Главное, чтоб не заела до смерти унылая жизнь. Разница большая.
— Но не настолько, чтоб глаз всю дорогу не смыкать. Да и про шлюх слушать — удовольствие невеликое. — Мак зевнул, поднялся, собрал в кучу бумагу, улегся и быстро заснул.
А Джим еще долго сидел в дверном проеме, смотрел, как мимо бегут фермерские домики, поля, засаженные капустой, свеклой; грядки салата, моркови, с похожей на папоротник ботвой. Меж свекольных грядок блестела вода. Вот промелькнули поля люцерны, просторные здания молочных ферм, в нос ударил запах навоза. Потом поезд пошел меж холмами, и солнце скрылось. Чуть поодаль от насыпи на крутых склонах рос папоротник, ярко зеленели дубки. Ритмичный перестук колес убаюкал и Джима. Поначалу он сопротивлялся, мотал головой; хотелось увидеть как можно больше. Но, наконец, встал, прикрыл дверь и улегся на свою бумажную подстилку. Уснул он враз словно провалился в ревущую бездонную черноту и, казалось, проспал целую вечность.
Мак едва растолкал его.
— Нам пора! — крикнул он.
Джим ошалело сел.
— Господи, неужто сотню километров уже отмахали?
— Почти что. Видать, и тебя стук да шум сморили. Я тоже в товарняке сразу спать заваливаюсь. Ну, как, проснулся? Еще пару минут и пойдет медленнее.
Джим сдавил гудящую голову руками.
— Будто врезали крепко!
Мак распахнул дверь и крикнул:
— Прыгай по ходу поезда! И как прыгнешь, не останавливайся, вперед! — и исчез. Джим прыгнул следом.
Солнце было в зените, почти прямо над головой. Впереди, в тени садов, теснились домики. Поезд уходил все дальше, а Мак с Джимом задержались на путях.
— Здесь одна ветка уходит в сторону и пересекается с той, которая нам нужна, — к долине Торгас. Городком не пойдем. Полями напрямик и — к перекрестку путей.
Мак, а следом и Джим перебрались через ограду из колючей проволоки, пересекли поле со жнивьем,
Мак сел на железнодорожную платформу, кивнул Джиму — присаживайся!
— Здесь место хорошее. Поезда часто ходят. Может, и ждать долго не придется.
Он скатал бурую самокрутку.
— Тебе теперь тоже без курева не обойтись. Очень общению помогает. Со сколькими людьми переговорить придется. Предложишь человеку закурить или сам попросишь, он сразу сердцем потеплеет. А предложит тебе кто сигаретку, а ты откажешься — словно в душу плюнешь. Так что давай-ка закуривай.
— Попробую, пожалуй, — решил Джим. — Я ведь только в детстве баловался. Отвык, небось затошнит.
— Держи, я тебе уже скрутил.
Джим взял самокрутку, затянулся.
— А ничего вроде. Я уж и вкус позабыл.
— Если и не понравится, все одно — для дела польза. На таких мелочах у наших ребят вся работа держится… Никак, поезд идет. — Мак встал. — И, похоже, товарный.
Поезд медленно полз по пути.
— Надо ж! — воскликнул Мак. — Восемьдесят седьмой! Наш! А мне в городе говорили, что он на юг идет. Видно, кое-какие вагоны отцепил и на восток.
— Давай отыщем вагон, в котором ехали. Мне в нем понравилось.
Состав поравнялся с ними. Мак и Джим вскочили в вагон, и Мак сразу же улегся на прежнее место.
— Могли б спать и никуда не вылезать!
Джим снова устроился подле двери. Поезд натужно полз меж круглыми холмами, попались даже два коротких туннеля. Во рту у Джима еще оставался привкус табака, приятный привкус. Он порылся в кармане куртки.
— Слышь, Мак!
— Что?
— Я вчера две шоколадки купил.
Мак взял одну, развернул.
— Ну, ты, видать, в любой революции пригодишься.
Через час Джима снова стало клонить ко сну. Он неохотно закрыл дверь, забрался на бумажное ложе, и его тотчас же поглотила черная ревущая бездна. Потом его понесло в каком-то потоке, среди щепок, обломков. И самого тащило куда-то вниз, вниз, где кончался сон.
Он проснулся — Мак тряс его за плечо.
— Ты б, наверное, неделю дрыхнул, дай тебе только волю! Больше двенадцати часов сегодня проспал.
Джим потер глаза.
— Опять голова гудит!
— Ну-ка побыстрее просыпайся! Уже к Торгасу подъезжаем!
— Ну и ну! Который час?
— Около полуночи, должно быть. Ну, вот и приехали. Готов?
— Конечно.
— Пошел!
Поезд медленно потащился дальше. Впереди за красным глазком семафора виднелась станция. Дежурный махал фонарем. Справа тусклые лампочки на столбах скупо освещали городскую улочку, отбрасывая в ночное небо белесые ореолы. В воздухе похолодало.
— Есть хочется. Какие будут соображения на этот счет, Мак? — полюбопытствовал Джим.
— Подожди, сейчас на свет выйдем, посмотрим, кто-то у меня в списке значится. — И он скрылся во тьме. Джим чуть не вприпрыжку поспешил следом. Они вышли на городскую окраину, и на углу, под фонарем, Мак остановился, вытащил листок бумаги.