И проснуться не затемно, а на рассвете
Шрифт:
– Про какую?
– Какая разница? «Янкиз».
– Матч «Янкиз» вчера приостановили из-за дождя. После пятого иннинга.
– Это не значит, что никто не проанализировал первые пять иннингов, – сказал я и покачал головой, огорченный невежеством простых смертных.
– Матч «Янкиз» вчера не приостанавливали. Они играли с Чикаго и победили со счетом 18:7.
Я вышел из кабинета. Затем вернулся.
– Кстати, я хотел выразить тебе признательность за прекрасную работу. Счета, посылки, цветы на столе… Цветы всё меняют, ей-богу.
Ее глаза превратились в крошечные алмазы: она пыталась разгадать мои мотивы.
– С каких это пор ты обращаешь внимание на цветы?
Ну все, – написал я. – Больше я с тобой не разговариваю.
На следующий день сайт моей клиники изменился. На нем появились кантонменты 30–34 из Кантаветиклов – продолжение рассказа о сбежавших
«И царь Давид последовал за ними на гору Сеир, и поражал всех сыновей Амалика, всех четырехсот уцелевших. Выжил только один Агаг, царь Амаликитский: он спрятался за кипарисом и смотрел, что израильтяне сделали со всеми амаликитянами от Хацацона до горы Сеир. И громко плакал Агаг над племенем Амалика, окропившего кровью своей сухие скалы, и крутился на месте, и размахивал руками, как ивы при ручьях, и проливал слезы подобные дождю с неба».
И так далее, и тому подобное. Агаг рыдает, пока у него не заканчиваются силы, после чего проклинает израильтянского Бога, чье расположение пытался заслужить. «Что натворил ты, Бог Израиля?» – вопрошает он груду человеческих и верблюжьих трупов. Перед глазами у меня встала картина похлеще сражения при Энтитеме: волнующуееся море из мертвых тел, всюду оторванные руки, ноги, торсы и окровавленные головы (кровь уже начала запекаться на жарком солнце), а в самой середине стоит на коленях последний из истребленного племени. Он воздевает руки к небу и проклинает бога, которого действительно готов был обожествлять. «Разве не преклонили они колен пред тобой, и не служили тебе, и не искали твоей милости? – вопрошает он. – И разве не исполняли они всех твоих заветов, не перестали есть свиней и тушканчиков, не обрезали себя и не надели чистые одеяния? И разве не любил я дщерь твою, и не выучил ради тебя еврейский?»
И тут – ну надо же! – угадайте, кто явился Агагу «на облаке крови»? (Вообразить такое облако довольно трудно, но вы же знаете, как это бывает, семантика и все такое). Сам Бог, единственный и неповторимый. «Подойди сюда, – говорит Бог, – и ничего не бойся». Сейчас прям, так он и подошел. Агаг лежит, съежившись, среди кровавых тел и лихорадочно соображает (что странно для историй подобного типа, где пророк по первому дуновению небесного ветра способен понять, кто с ним разговаривает), то ли ему явился сам Бог, то ли, учитывая, сколько дерьма ему пришлось пережить, это первый задокументированный случай посттравматического стрессового расстройства в истории человечества. Сомневается он недолго: Бог настроен весьма решительно. «Ты узнаешь, что я Господь Бог твой, хранивший до сего дня молчание». А молчал он из практических соображений: чего ради лезть на рожон вместе с остальными богами – египетскими, хананейскими, филистимскими и так далее, и тому подобное – и бегать по земле Ханаанской, подливая крови в мясорубку или «чиня раздор меж враждебными племенами, чтобы потом пожать первые плоды их урожаев»? Почему Он попросту не стер остальных богов из людской памяти и не установил на земле мир, а в человеках благоволение – вопрос, который так никто и не задал. Однако всем становится ясно, что Он – единственный Бог, пришедший, чтобы спасти Агага от невзгод и лишений. «Подойди сюда, – говорит Он, – и я вступлю с тобой в вечный союз, и произведу из тебя великий народ. Но отврати людей своих от этих воевод, и никогда не делай врага из них от имени моего. И если будешь помнить ты о союзе, ты не исчезнешь. Но если ты сделаешь Бога из меня, и станешь мне поклоняться, и пошлешь за гуслями и тимпаном, чтобы пророчествовать о мыслях и замысле моем, и пойдешь сражаться, тогда ты исчезнешь. Ибо человек не может познать меня». Агаг долго упирается – мол, да какой из меня пророк, язык у меня не подвешен, люди смеяться будут и т. д. – но потом все же берет себя в руки и, первый ульм, спускается с Сеира. Он меняет имя (видимо, после встречи с Господом все так делают), становится Сафеком и собирает вокруг себя кучку единомышленников. Вместе они начинают странствовать по земле Ханаанской, спасенные от огненной геенны истории.
Как ты понял, – позже написал мне он, – ульм – это тот, кто ставит Бога под сомнение.
Ничего я не понял, – ответил я. – Где логика? Как можно сомневаться в Боге, который только что тебе явился?
Ты включил не ту часть мозга, Пол. Включи ту часть, которая потихоньку атрофируется, которая жаждет пищи.
Но в том-то и фишка, я включил мозг и всегда им пользуюсь, поэтому твои религиозные бредни не производят на меня никакого впечатления.
Любая религия в чем-то нелогична. Буддист достигает Нирваны только тогда, когда понимает, что его «я» не существует, но ведь именно оно, это «я», должно осознать свое небытие. Индуист отрицает Вселенную мантрой «нети-нети» – «ни то, ни это», – а когда все варианты отброшены, остается только Бог. Еврей верит, что Господь создал его по своему подобию, но ведь человек полон зла. Христианин
А я люблю, когда все просто.
Сомневаюсь, Пол. Послушай: радости сомнения не снимают с нас бремени веры. Мы тоже вынуждены страдать от противоречий, как страдают и те, кто верит в Бога. С одной лишь разницей: сомнение – самый просвещенный подход к Богу из когда-либо известных человеку. Монотеизм по сравнению с ним – кровавая языческая бойня. Именно ульмов, Пол, а не евреев, надо считать избранным народом.
Несколько часов спустя я написал ответ:
Вы ОБЯЗАНЫ сомневаться? По-настоящему, без дураков, в буквальном смысле этого слова?
Он ответил:
Без дураков. В буквальном смысле слова.
Следующие несколько недель слились в моей памяти в сплошное пятно. Я не могу точно вспомнить, когда появилась страничка об ульмах на Википедии. Я даже не помню толком, что там говорилось – вроде бы цитировался «мой» комментарий под статьей в «Таймс» и даже слова про святого Павла, энергично бороздящего просторы Римской империи. Статья быстро стала кандидатом на удаление – юзер trekkieandtwinkies, один из самопровозглашенных редакторов Википедии, решил, что в ней недостасточно чего-то там не знаю чего. Тогда я еще верил, что любой желающий может создать на Википедии страничку о чем угодно, хоть о собственной рок-группе или домашнем питомце, однако вскоре выяснилось, что люди вроде trekkieandtwinkies читают все новые статьи и отбраковывают явно липовые и/или фривольные. Любая недостойная информация отправлялась в мусорное ведро истории буквально на следующий день; не избежала этой участи и страница об ульмах. Также я плохо помню, когда мне пришли письма от Микеля Мура из «Старбакса», Джоанны Скейд из «Майкрософта» и Ксандера Ксилиокиса – все они хотели узнать про ульмов. Помню, в Интернете стало появляться еще больше «моих» комментариев и ссылок, а число «моих» френдов в социальных сетях неуклонно росло. Помню, как я снова и снова пытался выяснить у самозванца, за что он так со мной, но он всякий раз уходил от ответа, а я страшно бесился. Помню беседу с Кари Гутрих, специалистом Талсмана по информационному праву, и попытки заморозить аккаунты, созданные от моего имени (я должен был выслать по почте копию своих водительских прав и заверенное нотариусом заявление о том, что я действительно являюсь Полом О’Рурком, – досадно аналоговый эксперимент). Также я помню, как брал образец слюны у мистера Томасино, у которого начали отказывать слюнные железы, как лечил на удивление терпеливого мальчика в камуфляжных шортах, сломавшего зуб о вишневую косточку, и как отправил в больницу «Ленокс-хилл» человека, вдохнувшего собственный зуб. Но больше всего мне запомнилась следующая картина: Конни стоит в дверях с айпадом в руке, и вид у нее очень злой.
– Что?
– Можете подойти на минутку?..
Мы вошли в свободный кабинет, и Конни вручила мне айпад. Выглядела она не только зло, но и восхитительно. На ней была водолазка – не из тех монашеских, что носила миссис Конвой, а легкая, летняя, с широким разболтанным воротником, похожим на тюльпан, из которого торчала ее голова на тонкой шейке. Да и ткань была не тканью вовсе, а миллиардом переплетенных друг с другом блестящих волокон, серебристых, розовых и красных. Ее упругую попу уютно обтягивали старые джинсы.
– Читай, – скомандовала она.
Я прочитал указанный ею твит.
– Что ты об этом знаешь?
– Ничего, – ответил я.
– Но ты хоть понимаешь, как это мерзко и неприятно?
– Да.
Она ушла. Я перечитал твит, написанный от моего имени:
Хватит твердить про шесть миллионов погибших; признайте сначала НАШИ потери, НАШИ страдания и НАШУ историю.
Не понимаю, почему ты выбрал меня, – написал я. – Но наглости тебе не занимать, козел. Перестань притворяться Полом О’Рурком! Весь этот религиозный бред мне ПО БАРАБАНУ, ясно?! А если для тебя он имеет такое значение, отрасти яйца и пиши всю эту хрень от собственного имени! И САМОЕ ГЛАВНОЕ: ХВАТИТ ПИСАТЬ О ЕВРЕЯХ ОТ МОЕГО ЛИЦА! Прекрати нести чушь про Холокост и шесть миллионов погибших. Люди на меня обижаются – и я их понимаю. Они хотят от меня разъяснений, а я ничего не могу сказать. Да они в гробу видели твою историю, особенно когда ты сравниваешь ее с историей еврейского народа. Что ты имеешь против евреев? Кто ты? Очередной тролль-антисемит? И перестань давать уроки истории в Твиттере. Представь, если бы Авраам Линкольн разместил в Твиттере свою Прокламацию об освобождении рабов. Ты что, не человек? Неужели тебе хочется произносить великие речи перед аудиторией в сто сорок задротов? В человеке столько всего, о чем попросту нельзя написать в Твиттере. Я, например, мечтаю однажды преодолеть все свои ужасающие психологические барьеры и спеть в метро. Попробуй-ка затвитить это, козел.