И проснуться не затемно, а на рассвете
Шрифт:
– В следующий раз постараюсь думать именно так.
– Постараешься. Но не сможешь.
Я подумал, что он ко мне слишком строг. Черт, да я всего лишь хотел отблагодарить его за доброту – за то, что помог мне тогда добраться до дома.
– Ты прав. Я больной на всю голову.
В воскресенье я поехал в Пафкипси, в дом для престарелых имени Сары Харвест Додд. Там жила моя мама. Мне бы хотелось сказать, что мы премило поболтали и отлично провели время, но она уже больше пяти лет была овощем. Мозг ей отказал. Она не могла сама мочиться, испражняться и есть. Только бубнила что-то себе под нос и смотрела в телевизор. Она всегда выглядела одинаково: постаревшей лет на десять. Она сидела в инвалидном кресле, в комнате с длинными цветастыми шторами и столом для пинг-понга, но без сетки. Я сел рядом и начал задавать привычные вопросы: «Как ты себя чувствуешь?» Нет ответа. «Тебе удобно?» Нет ответа. «Подложить подушку?» Нет ответа. «Соскучилась?» Нет ответа. «Чем сегодня кормили?» Нет ответа. «Что смотришь?» Нет ответа. «С тобой здесь хорошо обращаются?» Нет ответа. «Что мне сделать, мам? Чего ты хочешь?» Нет ответа. Тогда я стал рассказывать о себе. «У меня все хорошо. Работа кипит. Все довольны и счастливы. Правда, есть и плохие новости. Мы с Конни расстались. Мы и раньше расставались, но на сей раз уже навсегда. Она встретила другого. Я рад за нее – насколько могу быть рад. То есть очень рад, просто до одурения, ма. Ты помнишь Конни? Конечно, нет, – сказал я. – Ты понятия не имеешь, кто такая Конни. Она к тебе приезжала пару раз. Ты ей понравилась. Честное слово, она тебя даже причесывала. Это в ее духе. Просто с ума сойти. Я тогда чуть не расплакался». Я взял ее за руку. Нет ответа. «Мама», – сказал я. Нет ответа. Ее лицо было повернуто почти в направлении телевизора. «Помнишь, как я не мог спать?» Нет ответа. «Папа умер, и я не мог спать». Нет ответа. «А потом как-то раз ты мне рассказала про китайцев». Нет ответа. «Я так боялся остаться единственным бодрствующим человеком на всем белом свете. Не знаю почему, но боялся. И ты мне сказала, что я не могу быть единственным бодрствующим человеком на свете, потому что как раз в этот момент в Китае утро и все китайцы просыпаются. Помнишь?» Нет ответа. «Это помогло. Ты знала?» Нет ответа. «Хотя китайцы мне тогда казались очень странными людьми, ну, из-за глаз. Надеюсь, я успел тебе это сказать, пока ты еще не съехала с катушек». Нет ответа. «Прости, что мешал тебе спать. Ты пыталась спасти семью, дать мне нормальную жизнь. И у тебя получалось. Я говорил тебе, что ты сумела дать мне нормальную жизнь?» Нет ответа. «Я когда-нибудь тебя благодарил?» Нет ответа. «Можно, я сейчас поблагодарю?» Нет ответа. «Можно тебя поцеловать? Вот сюда, в лоб?» Нет ответа. Я ее поцеловал. Нет ответа. «Даже сейчас, когда у меня бессонница, я вспоминаю про китайцев – и это помогает. Все благодаря тебе. И когда я наконец-то засыпаю, то сплю как убитый, ма. Каждую ночь я сплю как младенец».
Глава девятая
Зукхарт позвонил сообщить новости.
– Я нашел экземпляр!
– Кантаветиклов?
– Я сам удивлен не меньше вашего. Прямо-таки потрясен. Я подумать не мог, что… и теперь… вы ведь понимаете, какая это находка? Что теперь будет?
– Как вы их нашли?
– Продавец связался с моим коллегой, который наводил справки.
– И кто он такой, этот продавец?
– Он пожелал остаться неизвестным. В нашем деле такое часто встречается. Уверен, вы понимаете…
– Но Кантаветиклы в самом деле существуют?
– Существуют, и в наших руках – полное издание. Полагаю, оно имеет венгерское происхождение и датируется серединой восемнадцатого века.
– Написано на арамейском?
– Как ни странно, на идише.
Я удивился.
– А вы знаете идиш? Можете прочесть книгу?
– Дорогой мой друг, никто не может прочесть книгу на идише. Но не волнуйтесь. Сначала мы убедимся в подлинности книги, затем найдем вам переводчика с идиша, и вы прочитаете ее от корки до корки. Но при одном условии: вы должны поделиться с остальными.
Зукхарт умолк.
– Ну? – спросил он. – Я покупаю книгу?
Сегодня был тяжелый день, – написал он. – Ко мне подошел человек, который заботится о нашем благополучии: ведет хозяйство, делает ремонт. Умеет снимать плесень со стен и чинить проводку, цитирует Кьеркегора и Псалмы. Он живет с нами уже семь лет, и все семь лет он не знал горя. Но в последнее время ему начали сниться сны. В них он видит свою покойную жену. Она рассказывает ему о Боге. О рае. Сны очень правдоподобные и яркие, он просыпается – и не может их забыть. Чувствует в комнате ее присутствие. Он хочет знать мое мнение о мертвых. Я отвечаю ему строчками из Кантаветиклов. Мертвые мертвы. Он кивает. Это умный и задумчивый человек, я вижу, как он мучается. Он знает, что в некоторых культурах мертвых считают живыми. Они живут рядом с нами, оказывают на нас влияние. Он спрашивает меня, разве это не лучше – чтобы живых от мертвых отделяла лишь тонкая мембрана, которую последние при необходимости могли бы разрывать? Так называемые “чудеса”. Я отвечаю ему строчкой из Кантаветиклов. Чудес нет, есть только люди. Но мои слова не помогают ему избавиться от снов.
Думаю, он скоро нас покинет. Такое раньше уже случалось.
Пожалуйста, подумай о визите.
В тот же день ко мне пришел новый пациент, старик с плохими деснами. Он назвал себя Эдди – странное имя для престарелого человека. А впрочем, что тут такого? Если ты Эдди в десять лет, ты будешь Эдди и в восемьдесят. Он с ходу сообщил мне, что больше тридцати семи лет ходил к одному стоматологу. К доктору Раппопорту. Я знал доктора Раппопорта – у него была хорошая репутация. А еще у него была странная гигиенистка (именно по этой причине о докторе Раппопорте знали все стоматологи). Во время работы она просила пациентов держать для нее инструменты. «Подержите-ка это, – говорила она человеку прямо посреди чистки, – теперь это». И человек прилежно держал, пусть и не вполне понимая зачем, а через некоторое время, приглядевшись внимательнее, обнаруживал, что у нее нет одной руки. Однорукая гигиенистка! По слухам, дело свое она знала и даже одной рукой управлялась куда лучше многих двуруких. Если есть на свете однорукие гольфисты и однорукие барабанщики, почему бы не быть одноруким гигиенистам? Разнообразные проявления решительности и упертости в людях не устают меня поражать.
Итак, примерно за три недели до назначенного визита к доктору Раппопорту моему новому пациенту позвонили и сообщили, что доктор Раппопорт умер. Пришлось искать нового стоматолога. Но спустя тридцать семь лет Эдди – восьмидесятилетний старик весом около ста фунтов, тоже, прямо скажем, не желторотый птенец, – не хотел искать нового стоматолога. Он любил прежнего. Доктор Раппопорт полжизни лечил ему зубы. Смерть доктора Раппопорта не укладывалась у него в голове. Этот высокий, моложавый, загорелый человек в белом халате не мог умереть. «Да он ведь моложе меня лет на двадцать!» – сказал Эдди. Я понял, что он из той категории пациентов, которые ходят по врачам от скуки. Он любил поболтать, и, несмотря на свою занятость, я дал ему возможность выговориться – в конце концов, он скорей всего и сам откинет копыта через полгода. Я покосился на Эбби – чтобы невербальными методами поделиться с ней своими выводами, – и только тут заметил, что на месте Эбби опять сидит та неприятная карлица. Где же Эбби? Она ведь только что была здесь. Ко мне она никогда не подходила, даже чтобы отпроситься на полдня. Для этого она шла к Конни. В ее представлении я был скорее злобным уборщиком с ведром, шваброй и кривой усмешкой, нежели начальником. Карлица смотрела на меня с упреком; впрочем, вполне вероятно, что в спокойном состоянии ее лицо всегда выглядело именно так. И все же я почувствовал, что на меня смотрят осуждающе. Почему, скажите на милость, она не носит маску? Неужели ей плевать, что зубная пыль забивает ей ноздри и мембраны? Эбби всегда носила маску, подумал я. И снова посмотрел на Эдди. Его лицо – нельзя сказать, что неподвижное, ведь он по-прежнему разглагольствовал о внезапной кончине доктора Раппопорта, – показалось мне печальным, растерянным и прекрасным. У него были большие, широко распахнутые глаза – нетипично для стариков его возраста – и чистые белки. Еще одна унизительная примета старости, говорил он, наравне с химиотерапией и недержанием мочи, это когда умирает твой стоматолог. Чей стоматолог может вот так взять и умереть? Стоматолог старика. Но даже старики не ждут от судьбы такой подлянки. Когда ты раз в полгода, из года в год, ходишь к одному стоматологу, и он всегда здоров, всегда принимает, это как-то обнадеживает. Значит, жизнь продолжается. Обнаружив, что доктор Раппопорт, несмотря на свою моложавость и жизнелюбие, скончался от сердечного приступа и больше никогда никого не примет, мой пациент осознал, что тоже скоро умрет. Конечно, он и раньше это понимал, просто не задумывался. Но если это случилось с доктором Раппопортом, который был гораздо моложе и практически бессмертен, значит, смерть ждала и Эдди. Это осознание – в числе прочих неприятных вещей – загнало его в глубокую депрессию. Он перестал заботиться о себе, ходить к врачам, делать упражнения от артрита и пользоваться зубной нитью. Только по настоянию друга-терапевта Эдди начал принимать антидепрессанты и благодаря им снова вспомнил о своем здоровье. Но к этому времени оно уже изрядно пострадало. Артритные суставы не позволяли ему достать нить, намотать ее на пальцы и продеть между зубами. Он даже флосстиком пользоваться не мог. На протяжении пятидесяти лет он ежедневно чистил зубы нитью, а тут разучился держать ее в руках. Одного взгляда на его руки было достаточно, чтобы понять причину. Все пальцы на руках Эдди были деформированы и напоминали хоккейные клюшки. Я не понимал, как он вообще что-то может делать такими руками, даже поворачивать дверные ручки или отвинчивать крышки. В конечном итоге, подумал я, все его пальцы срастутся в один, как иногда срастаются зубы у глубоких стариков, и два этих обрубка будут неподвижно лежать на коленях, указывая друг на друга. Надо привести сюда Конни и показать ей руки Эдди: может, тогда она поймет, что мазаться кремом каждые десять минут бесполезно? Сколько ни мажься, все равно тебя ждет вот это. И миссис Конвой надо привести. Пусть посмотрит и объяснит, почему это мне нельзя выкурить сигарету, а потом курить весь день напролет – все равно мы все кончим одинаково. Затем я продемонстрирую им зубы Эдди и расскажу о его нелепой ситуации: полвека он ежедневно пользовался зубной нитью, чтобы едва не окочуриться от известия о смерти его стоматолога.
Наконец я заглянул ему в рот. Опасения миссис Конвой подтвердились: атрофия костной ткани, десневые карманы глубиной 7–8 мм. Обычно я не обнадеживаю пациентов с карманами глубиной 7–8 мм – и сам на многое не надеюсь. Но в тот момент я поклялся сделать все, чтобы пятьдесят лет использования зубной нити не пропали для Эдди даром. Я вытащил у него изо рта зонд, положил руку на его детское плечо.
– Эдди… – сказал я. – Эдди, что же мне с вами делать?
Конни сидела за столом и разбирала бумаги.
– Где Конни? – спросил я.
– Прямо перед тобой.
– Тьфу, оговорился. Где Эбби? Она же приходила с утра!
Конни сделала вид, что страшно занята.
– Конни.
– Да?
– Где Эбби?
– Она уволилась.
– Она… что?!
– Уволилась. Эбби уволилась.
– С какой стати?!
Конни не смотрела на меня.
– Конни, прекрати разбирать бумаги и посмотри на меня. Посмотри на меня! Прекрати! – Она прекратила разбирать бумаги. – Что значит «уволилась»? Почему?
– Нашла новую работу. Хочет попробовать себя в новом деле.
– В новом деле? Эбби?
– Да, Эбби. Что в этом такого возмутительного?
– Какое новое дело? – не унимался я. – Она предупредила нас за две недели? О таких вещах надо предупреждать. Мне кажется, Эбби не могла не предупредить.
– Она не предупредила. За обедом сообщила. Верней, перед обедом – здесь она обедать не стала.
– Ты шутишь?
– Она уволилась, Пол. Ей надоело.
– Ей надоело? Погоди-погоди… «Надоело» и «решила попробовать себя в новом деле» – это разные вещи.
– Разные. Но не взаимоисключающие.
Конни объяснила, что Эбби решила наконец-то исполнить свою мечту и стать актрисой. Для этого ей требовалась работа с более гибким графиком. Я уже не впервые слышал об этой Эббиной мечте – стать актрисой. Мне следовало удовольствоваться этой причиной. Она была вполне веская; люди и не из-за такой ерунды увольняются. А умные люди не суют нос в чужие дела – а то ведь можно и схлопотать. Однако я не унимался. Как это Эбби ушла без предупреждения? Порядочные люди так не уходят. Эбби была упрямым человеком, но все же порядочным. Я пытал и пытал Конни, пока она не призналась, что среди названных причин Эббиного увольнения был мой неприятный характер. Ладно, это для меня не открытие. Кроме того, продолжала Конни, Эбби увидела в Интернете мои твиты. Они ей не понравились, вообще вся моя так называемая интернет-персона ей не понравилась – настолько, что она решила уволиться немедленно, без предупреждения.