И проснуться не затемно, а на рассвете
Шрифт:
– Но это же не я писал! Разве она не поняла?
– Видимо, нет.
– Ты ей не сказала?
– Сказала.
– А она что?
– Либо не поверила, либо ей все равно.
– Но Эбби ведь даже не еврейка!
– А это тут при чем?
– Если кто и должен уволиться, так это ты, – сказал я. – Эбби пресвитерианка или методистка или еще кто-нибудь в этом духе.
– Пресвитерианка или методистка? Да ты пять минут назад не знал, что она актриса!
– И давно она актриса?
– Вовсе необязательно быть евреем, чтобы не любить антисемитов.
– И потом, если прочесть все твиты разом, становится ясно, что они скорее антимусульманские. Или антихристианские. Антирелигиозные. Если прочесть их все разом.
– Когда будешь искать ей замену, укажи это в объявлении.
– Эбби вообще что-нибудь знает об истории иудаизма? Имеет представление о том, что такое настоящий антисемитизм?
– Настоящий антисемитизм?
Она смотрела на меня как на дурака.
– Что? – не понял я.
– Знаешь, чему меня научила эта странная история с хищением твоих личных данных?
Я вздохнул и жестом попросил продолжать.
– Только евреи имеют право судить о том, что такое «настоящий» антисемитизм или ненастоящий. А ты не входишь в их число.
Я вернулся в кабинет и сел напротив Дарлы, ассистентки-карлицы, которой, видимо, было все равно, антисемит я или нет. Как же плохо мы с Эбби понимали и знали друг друга, подумал я, а ведь сколько лет просидели в одном кабинете. То, что она ушла, не укладывалось у меня в голове. И даже не попрощалась! Днем она просто вышла из клиники, и я не придал значения ее уходу, даже немного обрадовался – подумал, что наконец-то можно передохнуть и пообедать. Я понятия не имел, что больше никогда ее не увижу, не смогу отвести в сторонку и извиниться за свой угрюмый характер. Мне было искренне жаль, что я такой угрюмый. Такой немногословный, холодный, строгий, снисходительный, замкнутый и абсолютно равнодушный к любым проявлениям ее натуры. Понятно, почему она никогда со мной не разговаривала. Понятно, почему она ушла.
Эбби ушла!
Я стал беспокоиться, что следом уйдет и миссис Конвой. Без миссис Конвой «Стоматология доктора О’Рурка» потерпела бы крах. Миссис Конвой была олицетворением «Стоматология доктора О’Рурка», душой и телом клиники.
Когда я нашел ее, она уже начинала стерилизовать оборудование.
– Бетси, – сказал я. – Мне бы хотелось поговорить с вами об Эббином уходе.
Она отложила инструменты и взяла меня за руку. Я нащупал умелые косточки ее пальцев.
– Я когда-нибудь говорила вам, что вы – замечательный врач? – спросила она.
Когда Бетси только устроилась в клинику, и ее сверхъестественные способности еще потрясали меня до глубины души, я очень хотел знать, что она обо мне думает. Надеялся, что она по крайней мере считает меня достойным партнером. В жизни не видел такой чудесной гигиенистки. Со временем я начал принимать ее навыки как должное, и она превратилась в Бетси Конвой, набожную католичку и бой-бабу с кувалдой в руках. И вдруг, спустя много лет, она решила исполнить мою давнюю мечту – рассказать мне обо мне.
– Спасибо, Бетси.
– Мой муж, упокой Господь его душу, тоже был хорошим врачом. Но не вашего калибра. На своем веку я видела немало хороших врачей, но все они были не вашего калибра.
– Вы не представляете, как я польщен.
Она улыбнулась.
А потом отпустила мою руку и вернулась к работе.
– Насчет Эббиного увольнения…
– Она решила заняться новым делом. Она всегда хотела быть актрисой.
– Но ушла-то она по другой причине.
Я рассказал ей о сообщениях и постах в Интернете, написанных от моего имени. Вытащил из кармана я-машинку и зачитал вслух последние твиты.
– Неужели вас это не волнует? – спросил я.
– А должно?
– Все это написано от моего имени.
– Написали-то не вы.
– Нет, но разве вас не волнует, что это мог написать я?
– С какой стати?
– С какой стати? Бетси, многие из этих твитов можно назвать антисемитскими. А значит, их автор – антисемит.
– Вы антисемит?
– Разумеется, нет! Однако Интернет как бы намекает, что да. Разве вы не хотите знать наверняка, антисемит я или нет?
– Вы только что сказали, что нет.
– Для этого мне понадобилось подойти к вам и сказать. Когда вы узнали, что Эбби уволилась, вы могли бы и сами ко мне подойти. Выразить беспокойство. Все-таки речь идет об одном из самых страшных предрассудков в истории человечества.
– Я вас знаю. Вы не такой.
– Разве к вам в душу не должно было закрасться хотя бы крохотное сомнение?
– Пол, я не понимаю, в чем суть ваших расспросов. Вы антисемит или нет?
– Суть в том, что вам даже не любопытно! Вас это не беспокоит! А если я действительно антисемит?
– Вы сказали, что нет.
– А доказать можете?
– Мне нужно закончить работу. Если захотите признаться в антисемитизме, приходите – я буду ждать.
– Самое пагубное предубеждение в истории мира! – вскричал я.
– Верно.
– И я должен прийти сам?!!
Я вышел из кабинета. Больше мы эту тему не обсуждали.
Моим последним пациентом в тот день был руководитель коммерческой службы в крупной фирме. Я нашел у него три кариеса, сообщил ему о своей находке, и в этот момент меня ненадолго позвала миссис Конвой. Когда я вернулся в кабинет, пациент сказал:
– Наверно, я не стану лечить зубы.
Его рентгеновские снимки были прямо перед ним на экране. Он прекрасно видел свои кариесы. Я еще раз заглянул в карту – со страховкой все в порядке, так что дороговизна лечения не должна была его беспокоить. И мне хотелось верить, что он заботится о здоровье своих зубов. Иначе бы он просто не пришел.
– Хорошо, но я настоятельно рекомендую вам заняться зубами. Причем в ближайшее время, дальше будет хуже.
Он кивнул.
– Вы боитесь боли? – осторожно спросил я.