…и просто богиня
Шрифт:
Он сказал: «Ты — телевизионная жертва, этот ящик — единственное, что тебе надо». С ленцой сказал, глядя в телевизор. Мне, наверное, надо было мяукнуть что-нибудь, но я промолчала, потому что поняла очень важную вещь.
Встала. Сказала, что с ним было очень приятно, но надо уходить. Быстро оделась. В щечку его чмокнула на прощание. Он же не виноват, что счастье было в долг.
К метро шла темной улицей, чтобы никто не видел. Выла. Идиотка.
СВЕТЛЫЕ
— Ты слушай, — усаживая меня рядом, сказала она. — Я не знаю, как это назвать. Нормальным точно не назовешь, — что «это», было пока непонятно, смотрела она строго и даже немного траурно. Хотя, может, это платье виновато. Подруга любит черное. — Это тянется две недели. Каждую минуту жду. Все мысли вокруг него пляшут танцы. Каждую минуту.
— Какие танцы? — спросил я, чувствуя, что должен спросить.
— У него глаза синие. А рта почти нет. Как у актера Брюса Виллиса. Губы такие. И как он ими целуется?!
— А он не целуется, — сказал я полуутвердительно.
— Еще чего! Он умеет, еще как. У него глаза прозрачные, как вода. Я в них тону. Я буквально тону в них. Как в омуте. Бывают светлые омуты?
А что мне было ответить?
— Бывают, наверное, раз ты говоришь.
— Я в них умираю. В точности умираю. Когда я буду умирать, то примерно так.
— Как? — я заинтересовался. Я вот не знаю, как буду умирать.
— Буквально бухаюсь, — строгость сбежала с ее лица, она улыбнулась. Лукаво, вроде. — Я буду говорить, а ты, если тебе будет стыдно, говори «дерево».
— Мне не будет стыдно. Это же твоя история.
— Я сама не знаю, что я говорю. Я не знаю, как себя вести. Не понимаю. Я не знаю, что он обо мне думает. Я ему всегда первая звоню. Он говорит, что рад меня слышать, а я не знаю, он правда рад или только хочет сделать мне приятное.
— Если бы он не был рад, то ему, наверное, наплевать было бы, приятно тебе или нет.
— Он — очень воспитанный человек. А сам вот такого роста, — она приставила ладонь к своему плечу.
— Карманный мужчина.
— А я не чувствую. Когда мы лежим рядом в постели, то он мне кажется выше. Скажи «дерево», мне стыдно.
— Дерево. А чего стыдиться? Ты — большая девочка, взрослая, можешь лежать с кем хочешь.
— Я не чувствую себя взрослой в последнее время. Все крутится вокруг какой-то ерунды. Он говорит, что много работает, а я не верю ему. Мне кажется, он не хочет, чтобы я к нему лезла.
— С чего ты взяла?
— Смотри. Он сказал, что ему пора в спортзал. Мы лежали, разговаривали. Это в воскресенье было, днем. А ему в спортзал. Я пошла в туалет пописать, а он стал одеваться. Он рассказывал мне про свою мать. Она — страшная сука. Бывают же такие прирожденные суки, — подруга прищурилась, у нее вышло и хищно, и зло. — У него есть старший брат. Он старше его на семь лет. А мать как бульдог.
— А где отец?
— Его, можно сказать, нет. Чиновник чего-то там. Он с ним поссорился. Его отец — настоящий трус. Вякнет из-за угла и убежит. Когда ему было девятнадцать, они круто поговорили.
— Если он тебе такие вещи рассказывает, то это, наверное, что-то значит. Стал бы я выкладывать посторонним свои семейные тайны.
— А вот не знаю! — сказала она с неожиданным торжеством. — Иногда такое ляпнешь, потом самой страшно.
— Ну, не пьяный же он был.
— Я его слушаю, а сама думаю. Спроси меня, про что я думаю. Спроси!
— Дерево!
— Я думаю, еще час-другой и все кончится. Я думаю только о том, что все вот-вот кончится. Он меня по спинке гладит, целует грудь, шею, приятно, а я думаю только о том, что все скоро кончится.
— Дерево! Дерево!
— Ну, час, ну, два. И все. Ушел, внизу машина заревела, и я за ней. Орала, как недорезанная свинья.
— Ты влюблена.
— Не-ет, — протянула она. — Это что-то другое.
А что другое? Что? Сидит, волнуется. Платье черное, а лицо розовое, заштукатуренное плотно. Ресницы подробно прокрашены, по ресничке. Глаза синие, распахнутые, пустые на вид. Но влюблена, влюблена.
— У него живот. Ростиком невысокий и животик подвисает.
— Некрасивый?
— Э, нет! — она поводила указательным пальцем перед моим носом. — Не скажи. Есть в нем что-то эдакое.
— Глаза, — напомнил я.
Цокнула языком.
— Все вместе, наверное. И глаза, и попка, и руки нежные.
— Дерево! Дерево!
— Я не знаю, счастлива я или нет. Это что-то другое. Колет где-то и тянет, — она подложила ладонь под грудь и слегка ее вздернула. — Все время не хватает чего-то.
— Пустота, которую надо заполнить. Как будто обвалилась земля, — я вдруг увлекся. Затянула подруга в свои чувства. — Таким — оврагом.
— Ага, — ответила она гортанно.
Влюблена, влюблена, пусть хоть что она мне говорит.
— У него нос с горбинкой. А на кончике такое плоское место, — она провела пальцем себе по носу.
— Дерево! Дерево!
Она выглядела куском сливочного масла, и траурная одежда ей в этом не мешала. Она буквально таяла, плыла — и не могу сказать, что я чувствовал себя на своем месте. Почему всегда стыдно слушать чужие чувства?
— Я чувствую, как падаю. И жарко, и холодно. Так бывает? — она не издевалась, она спрашивала, но ответ мой ей был не нужен. Она вообще не ко мне обращалась. Кто-то где-то ждал ее с ответами, целым букетом, но она не знала где и потому спрашивала всех подряд, кого угодно.
— А ты не боишься, что я про тебя другим расскажу?
— Не боюсь, ты не бойся, — ответила легко и быстро, будто ждала этого вопроса.
Вот и получай теперь.
НЕТОПЫРИСТАЯ ДЕВУШКА