…И пять бутылок водки
Шрифт:
– Да, – спохватилась она, – я, кажется, забыла штопор…
– Э-э, чепуха, – сказал Игорь. – Обойдемся. – Он повернул бутылку и крепко ударил ладонью о донышко. Пробка выскочила, чмокнув. Запрокинув голову, Игорь выпил, – передохнул, отдувшись, – и потом еще. И утерев рукавом влажный рот, повернулся к Наташе.
– Пей. – Он протянул ей бутылку. – Тащи!
– Я так не умею, – призналась она, – не пробовала.
– Учись! – сказал Игорь.
– Ладно, – несмело улыбнулась Наташа.
Она выпила – и тут же поперхнулась, закашлялась. Игорь шутливо похлопал ее по спине. Спина была мягкая, податливая – и он невольно задержал там руку… Погладил медленно, взял за плечо. Она не сопротивлялась. Тогда он стиснул ее – наклонил к себе. И тронул губами шею.
– Ой, я совсем пьяная, – сказала Наташа, – совсем, совсем…
Слабым движением провела ладонью по лбу, поправила волосы. И внезапно и остро глянула Игорю в глаза.
– Послушай, не надо…
– Надо, – хрипло выговорил он.
– Но – зачем? – Она шевельнулась и мягко повела плечами, как бы высвобождаясь из его объятия. Но не сдвинулась, осталась сидеть. – Зачем все осложнять? Стоит ли?
– Не знаю, не знаю, – пробормотал он. – И почему именно – осложнять?
– Ну, как же, – вздохнула она, – мы же ведь – друзья.
– Ах, ну и что? – возразил он, – одно другому не мешает, пожалуй даже – наоборот.
– Ты так считаешь?
– Конечно! И к тому же, мы какие друзья? Истинные, старые…
– Вот, вот, – сказала Наташа. – Старые, с детства, почти – родственники, понимаешь? Получится нечто вроде кровосмесительства.
– Ну, что ты, – сказал Игорь. – Что ты. – Он сказал это трудно, не управляясь с дыханием, – вовсе нет. Получится другое…
– Что же?
– То, что нужно.
– Нужно – кому?
– Хотя бы мне, – шепнул он, – мне! И если ты настоящий друг…
Он заглянул в ее лицо. И опять – в который раз уже – подивился ее красоте. И усомнился, подумал мгновенно: «Не может быть, чтобы это было – мое. Неправда. Так не бывает». И затосковал. И спросил:
– Настоящий?
– О да, – сказала она.
– Правда?
– Можешь не сомневаться.
– Что ж, если так… – Игорь прижал ее, сильно, почти с яростью. – Если так – пойми, наконец, меня.
– Я понимаю, – еле слышно отозвалась она, – все понимаю. Но…
– Обойдемся без «но», – сказал он, – без этого союза. Как он, кстати, называется, – по школьным правилам?
– Противительный, – улыбнулась она.
– Ну вот, – сказал он, – ну, вот. Давай-ка, вспомним другой союз. Соединительный. Например – «да».
Сколько времени протекло с этого момента, Игорь не заметил, не сообразил. Он словно бы окунулся в небытие.
Окружающее перестало существовать, – заволоклось багровым, жарким туманом, – а когда оно снова обрело реальные очертания, Игорь уже лежал, отдыхая и жадно куря.
Он лежал, весь размякший, в истоме. И думал, думал… Думал о том, что вот, наконец-то, ему довелось испытать все то, о чем мечтал он долгие годы на севере, – на жестких барачных нарах.
О чем обычно мечтают заключенные в лагерях? О хлебе и о любви. Первого – мало, второго – почти и вовсе нет. Тоска о том и другом естественна, закономерна. Порою она становится нестерпимой – опустошает душу, мешает жить. Игорь знал немало таких случаев, когда люди, охваченные свирепой этой тоской, теряли равновесие, впадали в безумие, шли на любые кощунства. Да он и сам не раз бывал близок к этому. Игорь отчетливо помнил минуты помрачения, посещавшие его когда-то – это были жуткие минуты! Слава Богу, он как-то справлялся с ними. Выходил из виража. И здесь его нередко выручали женщины.
Женщины… Они все-таки были, попадались ему в лагерях; в этом отношении Игорю везло! Везло, несмотря на все жестокости режима, на бесчеловечную систему, на бдительный чекистский надзор.
Перед мысленным его взором возникла вдруг одна из таких женщин – медсестра из сасуманской приисковой лечебницы. Она работала по вольному найму, жила за зоной, и на территории лагеря проводила половину дня. Бабенка эта была крупная, пухлощекая, с могучей грудью и непомерными бедрами. Глядя на нее, зэки говорили: «Такую – если развести пожиже – на весь наш прииск хватит!» Ее и действительно хватало… За время работы она ухитрялась развлечься со многими. Встречалась она и с Игорем, и не однажды – в самых разных местах – то на бельевом складе, то в пустующей бане.
Помимо «вольняшек», были у него и лагерные подруги. Мужчины и женщины содержались в лагерях раздельно – но все же они общались между собой, переписывались и даже виделись порою. Виделись, в основном, за зоной, на рабочих объектах.
Чем крупнее были такие объекты – тем больше бригад выводилось туда из окрестных лагерей. На короткий срок режимные правила иссякали, рушились; мужские и женские бригады перемешивались, трудились бок о бок. И вот тогда-то и происходили памятные встречи; завязывались лагерные романы, вершилась недолгая отчаянная арестантская любовь.
Игорь отлично знал, как все это происходило. В глубоком плотном колымском снегу вырывалась яма – продолговатая и не широкая – на манер могилы. Дно ее устилалось всевозможным тряпьем. Туда ложилась счастливая парочка – укрывалась бушлатами и полушубками, одолженными у друзей. Сверху все это присыпалось еловой хвоей и снежком – забеливалось для маскировки. И так любовники блаженствовали; проводили время на сорокаградусном лютом морозе, погребенные в снеговой целине.
Блаженство это Игорь испытывал не однажды. Ему попадались славные девочки. Некоторые из них, правда, были странны… Однажды (он невольно усмехнулся при этом воспоминании) произошел у него забавный случай.
Все началось, как водится, с переписки.
Как-то раз – зимой, в декабре – ему передали записку из соседнего женского лагеря. Писала некая Валька по кличке Матрос. Валька сообщала, что давно уже знает его – Интеллигента – по рассказам; много наслышана о нем и заранее, загодя, любит его, как чистопородного и доблестного жигана. Записка была вложена в пестрый кисет. На кисете, затейливой вязью, было вышито: «Закури и вспомни!»
Ответное послание Игорь составил, в основном, из есенинских строчек. Процитировал отрывок из «Москвы Кабацкой», из «Письма к женщине» и еще что-то… Валька отозвалась немедля. «Твои слова я сберегу навечно, в глубинах сердца пылкого мово», – писала она и было похоже на то, что строки эти также заимствованы откуда-то, скорее всего, из арестантского фольклора.